Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
Ладонями зажала, пытается согреть внезапно захолодавшие щеки. В следующий миг Вера Никандровна бросается к телефону, раз за разом набирает номер, который не отвечает. Она, заглянув в телефонную книжку, набирает другой:
– Виктор? Вы уже дома? Это Вера Никандровна… Виктор, почему-то нет Леонида Михайловича… Обычно в это время он уже дома… А лаборатория не отвечает.
Голос Волкова-Змиевского в трубке:
– Я в шесть ушел, они с Кругловым еще были в лаборатории. Да вы не беспокойтесь, Вера Никандровна. Ну, задержались немного. Наверное, он в дороге, сейчас
Но время идет, а Леонида Михайловича все нет. В начале девятого Вера Никандровна снова звонит:
– Виктор, извините, это опять я… Нет, не пришел. Что-то там случилось.
– Да что вы, Вера Никандровна, – слышен бодрый голос Змиевского. – Ничего не может случиться.
– Что-то случилось. Я ужасно волнуюсь. Витя, умоляю вас… Вы, кажется, близко от института живете…
– Там все давно закрыто, Вера Никандровна. Все лаборатории. Скорее всего они с Кругловым по дороге…
– Ну хорошо. Простите. Я сама поеду.
Вера Никандровна бежит в комнату дочери:
– Галочка, мне надо ненадолго уехать.
Волков-Змиевский кладет телефонную трубку. Несколько секунд стоит в нерешительности, потом снова хватает трубку, набирает номер:
– Надю позовите, пожалуйста… Надюша? Вот какое дело, сейчас позвонила жена Штейнберга, она беспокоится, что он домой еще не пришел… Ну Штейнберг! Она меня просит подъехать в лабораторию, посмотреть, не случилось ли чего… Ну конечно… Но очень просит, понимаешь? Придется сейчас побежать… Надюш, да ты не сердись! А когда там начало следующего сеанса? В десять? Ну так успеем!
В огромном коридоре коммунальной квартиры он одевается, нахлобучивает шапку, заглядывает в кухню:
– Мама, я ухожу.
Мать Змиевского, оживленно беседующая у плиты с соседкой, повертывает бледное лицо, обиженно надув губы:
– Витюша, ты обещал сегодня починить швейную машинку.
– Завтра починю! – Змиевский устремляется к выходу.
– Вот так второй месяц, – ворчит мать. – Завтра, завтра… Вечно какие-то дела, а для нас у них совершенно не хватает времени… Так на чем я остановилась? Ах да! Значит, эта Ирен совершенно не хочет жить со своим мужем и тогда он, представьте, насилует ее…
А Змиевский, выскочив на улицу, останавливает такси, но оно, как обычно, идет в парк, а это, конечно, не по дороге. Змиевский бежит по тротуару, вот и его, как видно, подгоняет тревога, как и Веру Никандровну, – и наконец его подбирает «левая» машина.
Он звонит, звонит у институтского подъезда, ему отпирает пожилая вахтерша.
– Елизавета Васильевна, извините… Штейнберг и Круглов ушли, не знаете? Из тридцать девятой комнаты.
– Из тридцать девятой? – Вахтерша идет к доске с ключами. – Не сдаден ключ от тридцать девятой. Сколько раз учили их, учили – ученых-то, ключи сдавать надо, а они..
Змиевский, прыгая через ступеньки, взбегает на второй этаж, припускает по коридору. Длинный коридор освещен лишь слабым светом из окон, обращенных на улицу. Дверь лаборатории с номерком «39» заперта. Напрасно Змиевский барабанит в нее кулаками. Видна полоска света под дверью: значит, кто-то
в лаборатории есть. Почему же не отвечают на стук? Подоспевшая вахтерша, мигом оценив обстановку, побежала к себе вниз – звонить мужу-слесарю, чтоб срочно пришел, живут-то они напротив института.Змиевский один посреди коридора, в оба конца уходящего в сумрак. Он стучит и кричит:
– Леонид Михалыч! Георгий Петрович!
Глухо. Змиевского охватывает жуть.
Наконец появляется вахтерша с мужем – пожилым опрятным человеком в шляпе и очках. Сняв очки, он принимается за дело.
– Ключ изнутри вставлен. – Качает головой. – Придется это… Ну что ж…
Он работает неторопливо, звякает инструментом. А снизу доносится стук… Нарастает… Кто-то отчаянно стучит с улицы… Вахтерша опять бежит вниз. Беспокойный выдался у нее вечер.
Слесарю удается наконец открыть дверь.
Змиевский вбегает в лабораторию. И застывает в ужасе, увидев Круглова и Штейнберга. У Штейнберга лицо спокойное и синеватое, как у утопленника, он лежит у стола – хотел, как видно, сесть на свое место, но не дошел, рухнул навзничь. А Круглов лежит ничком возле лабораторного шкафа с реактивами, и рядом валяется шприц…
Тут Вера Никандровна врывается в лабораторию. Упав на колени, нащупывает на руке у Штейнберга пульс. Змиевский тем временем набирает «03», сбивчиво объясняет диспетчеру «Скорой помощи» про несчастный случай, называет адрес института.
– Живой! – Вера Никандровна тормошит Штейнберга, хлопает по щекам. – Леня! Ленечка, очнись! – Она спешит к Круглову. – Помогите перевернуть его на спину! – Змиевский переворачивает Круглова, Вера Никандровна нащупывает и у него пульс. – Живы оба! Глубокий обморок… Есть у вас адреналин?
Змиевский пожимает плечами: откуда? Снова он у телефона.
– Алло, это квартира Круглова? Можно Марию Васильевну? А где она? А это сын? Костя? Слушай, Костя, если мама придет, ты ей скажи, чтоб срочно позвонила на работу папе. Скажи, что звонил Виктор Змиевский. Ты понял?
– Ну что это неотложка не едет. – Вера Никандровна стискивает руки. – Господи!
– Что они сделали? – Змиевский опять хватает трубку, набирает номер.
Длинные телефонные гудки в квартире Рогачева.
В полутьме завозились в постели. Щелкнула кнопка, мягким розовым светом вспыхнул торшер. Рогачев снимает трубку с аппарата, стоящего на тумбочке у тахты.
– Да? – недовольно бросает он. – Кто?.. Ну, слушаю, Виктор… Погодите, – настораживается он, – говорите членораздельно. Что они сделали?..
Некоторое время Рогачев молча слушает. Вдруг, откинув одеяло, на постели садится Маша. Охваченная внезапной тревогой, она вслушивается в разговор.
– Так они пришли в себя? Нет? А «скорая» еще не… Понятно. Я сейчас выезжаю.
Рогачев бросает трубку.
– Что-то с Юрой? – быстро спрашивает Маша. – Он жив?
– Жив, жив. Они со Штейнбергом что-то сделали… опыт, что ли, на себе поставили…
– Ох! – Маша вскакивает, одевается, приговаривая: – Так мне и надо… Чувствовала, что добром не кончится…