Девочка из Пентагона
Шрифт:
Остальные двое — Серёга и Кирюха-Ларчик — вытащили меня из сугроба, отряхнули.
— Они мой абонемент отобрали! В кино! А там про Мюнхгаузена! Мультфильм! Заграничный!
— Про Мюнхгаузена? — Балу продемонстрировал пятиклассникам свои кулачища. Каждый размером с голову тех самых пятиклассников. — А ну отдайте девочке абонемент, она в кино опаздывает!
Пятиклассники заюлили, заозирались — взрослые продолжили идти мимо и не вмешивались. Неформалы нахмурились, отгородили меня своими широкими черными спинами. Я даже зажмурилась и приготовилась верещать на всю улицу. Но драки не случилось!
Я рассмеялась.
— Вот, — Кирюха-Ларчик протянул мне билеты, предварительно заботливо отряхнув их от снега.
— Спасибо!
Серега достал из сугроба меня, тоже заботливо отряхнул. И ему я сказала: спасибо. И Балу. Он стоял, уткнув массивные кулачища в бока, посмеивался. А потом сказал:
— Жека, будут обижать, ты говори, хорошо? Мы любого отлупим!
— Спасибо, — повторила я.
На душе стало хорошо так, тепло.
— И вообще заходи, — продолжил Балу. — Просто так. Мы ведь тебе всегда рады.
— Хорошо.
— А теперь беги, а то, правда, опоздаешь.
И я побежала.
В кино я всё-таки опоздала. Тётенька-билетерша впустила меня, когда в зале уже погас свет. Я села на первое попавшееся место, с краю. Видно, конечно, было так себе, но всё равно! Я смотрела и радовалась. Радовалась, что я сейчас здесь и смотрю такой замечательный мультфильм! что Балу, Серега и Кирюха-Ларчик проходили мимо! что вообще всё так получилось!
Когда экран погас, я кое-как нашла друзей.
— Ой, Жека! — обрадовались они мне. — Мы думали, что ты не придешь!
— Ну, как же! — фыркнула я. — Мировой мультфильм, правда? — И рассказала о том, почему так опоздала.
Ребята слушали внимательно, кивали головами.
— Повезло! — Вовка завистливо вздохнул. — Я бы их! Ух!
Он подпрыгнул, взмахнул кулаками. Спасти меня, например, от пятиклассника, было его тайной мечтой, которую мы все уважали.
— А пойдемте ко мне чай пить, — предложила Машка. — Мне тётя коробку зефира подарила.
— Я только домой забегу, — сказала Толик, — варенье возьму. Бабушка, знаешь, сколько варенья наварила!
— А у меня конфеты остались с Нового года. Шоколадные! — сказал Сашка.
— А у меня печенье, — сказала ещё один Сашка.
— А я пластинки принесу. Все равно у меня ни конфет, ни печенья, — сказала я. — Вовка, ты мне поможешь?
Вовка с радостью согласился: конфет и печенья у него дома тоже не было.
Вместе мы дошли до дома, во дворе разделились, чуть позже собрались у Машки. Сели пить чай, совсем как взрослые. Тётя Зина даже разрешила накрыть в зале, на большом обеденном столе, дала красивые синие чашки, несколько вазочек для варенья и печенья. Новогодняя ёлка в углу мягко искрилась разноцветными игрушками. И вообще настроение у всех было радужное, спокойное.
Мы включили проигрыватель. Сперва пили чай, болтали, ели сладости. Потом танцевали, играли в карты, смотрели журнал «Веселые картинки».
Незаметно стемнело.
— Ребята, давайте поклянемся, что всегда будем вместе! — вдруг предложила Машка.
Мы закивали — согласились.
Машка выключили верхний свет,
и зажгла огни на ёлке. Ей хотелось, чтобы всё было торжественно и чуточку таинственно! Мы встали в круг, взялись за руки.— Клянемся… — прошептала Машка.
— Клянемся! — хором прошептали мы.
Машка закрыла глаза, глубоко вздохнула, вскинула голову; её тоненькие косички подпрыгнули.
— Честное пионерское!
— Мы ещё не пионеры, — тихо возразил Толик.
— Будем же! — зацыкали все.
Дать честно-пионерскую клятву очень хотелось.
— Клянемся! Честное пионерское! — повторила Машка.
— Честное пионерское! — повторили мы и даже крепче сжали друг другу руки.
— Что мы всегда-всегда будем дружить! Всегда будем вместе! Всегда будем помогать друг другу! Чтобы не случилось!
— Клянемся! — повторили мы.
Все встали. Растерянно, испуганно.
Вместе с фашисткой в класс вплыла директриса!
— Дети! — обратилась к нам Людмила Михайловна. — Сегодня на нашем собрании будет присутствовать директор школы Антонина Викторовна.
Вот интересно: а какой смысл так пафосно говорить об очевидном?
Фашистка и директриса чинно расселись на стульях. Видимо, в этот раз Пантелейщина решила не быть «с народом».
— Сегодня мы разбираем двух ваших товарищей, — начала было Людмила Михайловна, но тут вдруг выскочил Колька.
— Извините, что перебиваю! — начал он.
Но учительница почему-то не рассердилась, а фашистка улыбнулась толстыми, накрашенными губами.
— Я как староста класса должен заботиться о нравственном здоровье каждого!
Директриса согласно закивала.
— А последнее время мои товарищи, которых мы собираемся обсуждать, стали готовиться. Предлагаю заменить одну из кандидатур!
— Например? — спросила фашистка.
— Например, вместо Газиной Елены разберем сегодня Марию Кислицину!
Мы ахнули! Машка!
Машка встала.
Директриса нагнулась к фашистке и зашептала так, что весь класс услышал:
— Кислицина? Она часом не родственница Кислицкой?
— Нет, — таким же громким шепотом ответила фашистка. — Просто фамилии созвучны. Хотя все может быть… — Она переплела толстые сосисочные пальцы на упругом, как барабан, животе.
Машка на негнущихся ногах вышла к доске.
У меня в душе нехорошо засвербело.
— Кислицина, — начал Колька, — хороший товарищ, отличница. Даже играла маленькие роли в некоторых детских спектаклях. Но все знают, что её устроил папа, режиссер этого театра. А мы не должны поощрять продвижение за счёт родственников! Каждый должен добиваться сам поставленной цели!
Толик напрягся. Сжался.
Мы все напряглись.
Машка, действительно, иногда играет в детских спектаклях маленькие роли. Хорошо, кстати, играет. Талантливо. Мы все этим ужасно гордимся, мол, наша Машка — артистка! Даже мечтали, что когда мы все вырастем, то всякий раз будем приходить к ней на спектакли и всем говорить: «Это вам она великая артистка Мария Кислицина, а для нас она просто — Машка, наш друг!»
Но тут Колька рубанул:
— К тому же она много врёт.
Толик вскочил, но на него тут же заорала Людмила Михайловна: