Девочка-лед

— Яяян, — тянет Шевцова после затянувшейся паузы. — Может, хоть в ресторан заедем? Все-таки праздник. Зря я, что ль, наряжалась?

— Ты просила просто подвезти тебя, — недоумеваю я. — В мои планы не входило времяпровождение с тобой.

— Я же соскучилась. Надеялась, что к тебе поедем, ну или к твоим родителям. Да и на клуб вообще-то рассчитывала, — рассказывает понуро о своих наполеоновских планах, пока я печатаю Беркуту сообщение.

Мне Савелия забирать через час. У нас по программе Кремлевская елка.

— Я занят. Какие родители, Шевцова, ты о чем вообще? — убираю телефон. — Переморозила мозг на остановке?

— Мы вообще-то с тобой встречаемся как-бы, у нас отношения, — оскорбившись, информирует меня она. — Было бы неплохо познакомиться с твоей мамой и твоим папой.

«Встречаемся». «Познакомиться с твоей мамой и твоим папой». Всевышний, помоги мне.

— Ты преувеличиваешь ценность наших «отношений», — отвечаю я, съезжая с Ленинградки. — Ты же не думаешь, что я знакомлю с родителями всех тех, с кем сплю? Вроде старше, а рассуждаешь, как наивная малолетка…

— Отлично просто, — складывает руки на груди и отклянчивает губу. Надулась. Снова. — Подарок-то будет к празднику?

— Я похож на долбаного Санту? — искренне смеюсь. — Чего ты ждала от меня? Сюрпризов? Развлечений?

— Ну ясно! — аж задышала от негодования чаще. Вон даже стекла неоднозначно запотели.

— Не кипятись, Шевцова. Возьми, сколько надо, — киваю я. — Заслужила. Порадуешь себя чем-нибудь.

— Вот уж спасибо, — она сперва показательно отворачивает нос к окну, но потом, тяжело вздохнув для пущей драматичности, все же тянется к портмоне.

— Все покупается и продается, и жизнь откровенно над нами смеется. Мы негодуем, возмущаемся, но продаемся и покупаемся, — не могу не прокомментировать я.

— Че? — доставая из кошелька купюры, хмурится она.

— Не че, а кто. Омар Хайям Нишапури.

— Певец, что ли? — убирает деньги в дешевую сумку-подделку. Хочет быть частью того, чем никогда не станет. В силу своего слабоумия.

— Персидский философ, математик, астроном и поэт.

Она цокает языком.

— Клянусь, ты не только самый красивый парень из тех, что у меня были, но и самый странный…

— Сочту за комплимент, — усмехаюсь я.

А ты, пожалуй, самая глупая и недалекая из тех, с кем я когда-либо был знаком. Мозг размером со спичечную головку.

— Вот знаешь, чего не пойму? — стреляет в меня недовольно глазами. — Почему нам, женщинам, нравятся вот такие бездушные сволочи, как ты? Внешность привлекает окей. Но все же…

— О Пушкине, надеюсь, слышала? — поворачиваюсь я к ней. Милая, однако, у нас выдается беседа сегодня.

— Естественно! — гневается тут же. — В школе проходили. Я НЕ ТУПАЯ, ЯН!

Я бы поспорил.

— Так вот ему как раз принадлежат следующие слова, отражающие, как мне кажется, ответ на твой вопрос.

— И? — в нетерпении ерзает на сиденье.

— «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей. И тем ее вернее губим средь обольстительных сетей».

— Ооо, прекрасно, ни черта не поняла, что Александр Александрович хотел всем этим сказать! — язвит, закатывая глаза.

Александр Александрович. Безнадега точка ру. Таким, как она, вообще надо запретить рот открывать. Только если для более подходящих целей.

— Я погуглила еще одну книгу с твоей полки, чтоб узнать больше о твоих увлечениях, — она замолкает на несколько секунд и пялится в телефон.

— Польщен таким пристальным вниманием с твоей стороны.

— «Время страстей человеческих». Бредятина про хромого сироту. Как ты это читаешь? Скучно же.

— Бремя, — качаю головой, исправляя на автомате. — Один из наиболее известных романов английского писателя Уильяма Сомерсета Моэма.

Одноклеточное. Что с нее взять?

Напрягает ее чрезмерный интерес к моей персоне. И книгу она погуглила, и в студию залезла. Мышь пронырливая. Пора уже от нее избавляться. Утомила своей непроходимой тупостью. Кругозор этой пигалицы тотально замкнут, да и в постели она «так себе куртизанка».

Притормаживаю и жду сигнал светофора, игнорируя ее трескотню. Сорок секунд. Барабаню в нетерпении по рулю и наблюдаю за тем, как с неба крупными хлопьями опускается снег. Такими темпами Москву ждет не Новогодняя сказка, а бесконечные «райские» пробки. Рабы итак устали от них за неделю, а тут суббота — и то же самое.

Какая-то ворчливая старуха, и без того передвигающаяся словно в замедленной съемке, роняет пакет прямо посреди дороги. Всплескивает руками, потому что апельсины стремительно разбегаются по грязному асфальту, обработанному химикатами.

Парочка пешеходов, идущая следом, принимается ей помогать.

— Нет я, кстати, ходила в театр. Как по мне, скукота! — доносятся до меня обрывки эмоционального монолога Аллы. Адресованного, очевидно, мне. — А балет? Это ж вообще смешно…

Да быстрее уже, а. Зеленый горит, а эти растяпы все еще поднимают апельсины, яркими пятнами выделяющиеся на дороге.

Девчонка в белой куртке резко поворачивается. Встревоженный взгляд, выставленная вперед в благодарном жесте рука. Улыбается, будто извиняясь. А я пялюсь на Нее в немом шоке и поверить не могу тому, что вижу своими собственными глазами.

Глава 71

ЯН

Показалось, что девчонка смотрит прямо на меня. И только лишь секундой позже вспоминаю, что эту тачку Она не знает, да и лобовик тонирован в хлам. Меня не видно стопроцентно. К тому же, как ни крути, не может этот человек вот так улыбаться мне. Не после того, что было.

Вижу эти до боли знакомые, тонкие черты лица, и в глотке мгновенно пересыхает.

Сглатываю.

Пульс учащается.

Пальцы сжимают руль до скрежета Наппы^[21].

Галлюцинация, может, все-таки? Но нет… Совершенно точно нет. Это Она.

Хватает бабку под руку и помогает ей перейти на другую сторону, то и дело поглядывая на сигналящих им водителей. Очень типичное для нее поведение. Участие и сострадание — то, что она безуспешно пыталась разбудить во мне.

— Как думаешь? — фоном всплывает опостылевший в край голос Шевцовой. — Эй, але, ты вообще сегодня меня собираешься слушать или нет?