Девочка Лида

– А вот паука нарисовать хочу. Это крестовик будет, большой лесной паук. Видишь, вот у него брюшко, голова с грудью; а это лапки, восемь мохнатых лапок, по четыре с обеих сторон, - толковал и рисовал Лева.
– На голове глаз тоже восемь, он отлично видит.

– А это что за пятнышки, точечки ты сделал на брюшке?
– спрашивала Люба.

– Это паутинные бородавки, малюсенькие такие шишечки с дырочками. Через дырочки паук выпускает из себя паутину.

– А зачем он это делает, Лева? Только комнаты портит.

– Затем, что в паутину он мух ловит, - отвечал Лева, - и мух, и мошек себе в пищу. Иногда паук изловит муху больше себя. Так-то ему ни за что бы не справиться, а попалась муха в паутину, он и начинает обхаживать вокруг нее, и все выпускает нитки, и все затягивает муху липкою паутиной по крыльям, по лапкам. Запутает поплотней, запеленает так, что муха шевельнуться не может, и тогда подходит, убивает и кормится - сосет кровь.

– Фу, гадкий! Терпеть не могу пауков!
– объявила Люба.

– За что? Мух они убивают потому, что им есть хочется, а между собой, друг с другом, они даже очень добрые, и детей своих очень любят.

– Любят?
– с удивлением повторила Люба.

– Да. Ты погляди, - рассказывал Лева, - погляди на моего паука: это - мать. Видишь, у нее в передних лапках маленький клубочек; в паутинном клубочке спрятаны яички. Мать ни за что никому не уступит клубочка; она скорей позволит оторвать у себя все лапки. Она носится с ним, бережет и защищает его как умеет. Когда же из яичек выходят детки, она таскает их на спине и заботится о них, приносит им еду и очень их любит.

– А я их все-таки не люблю, - настаивала Люба, - никто пауков не любит.

– Напрасно ты это думаешь. В деревне пауки в большом даже почете. Они переводят мух в избах, а кроме того, по паутине может крестьянин узнавать, какая будет погода: коли паук развесил паутину к холодной стене, к окошку, - будет вёдро, а перешел потеплее, поближе к печке, - так и знай, жди дождя.

– А твой паук что думает? Где он сделает себе паутину?
– спросил Коля, заглянув в тетрадь.

– А мой крестовик вон какую сетку раскинул, - говорил, рисуя, Лева.
– И сам в середине сидит и лапки поджал; это значит - будет хорошая погода. А правда, Коля, тетя ваша собиралась на Воробьевы горы, как будет хорошая погода?

– Правда.

Лида вздохнула.

Трудно было узнать Лиду; она простудилась, сидела бледная, кашляла. Тетя так ничего и не сказала ей в тот странный вечер, не бранила и не наказала. Она ее и потом не бранила.

Наутро Лиду призвали в кабинет к папе и при папе заставили рассказать, как все было.

Ах как Лиде не хотелось рассказывать!

Ах как ей было стыдно! Всякий раз, как она думала умолчать про что-нибудь, увернуться, тетя тотчас угадывала, будто в сердце у Лиды читала, - она подымала на Лиду темные проницательные глаза, и Лида подробно говорила всю правду. Это длилось очень долго и было хуже всякого наказания!

А затем все пошло по-старому. Тетя была все такая же. Папа реже стал бывать дома, а когда бывал, то был добрый и серьезный, как всегда. Из-за больших дождей Лева чаще прежнего приходил в гости и еще крепче подружился с Лидой. Про старое никто не поминал, не расспрашивал, но Лида ходила сама не своя, все задумывалась. О чем она думала, она бы, пожалуй, и сама не сказала, не сумела бы. Приходили ей в голову разные невеселые мысли, и она сильнее прежнего ожидала маму и няню.

Лида не хотела даже Левиного паука поглядеть.

– Муху, муху нарисовал! Глядите, он теперь муху нарисовал!
– радостно закричала Люба и захлопала в ладоши.

– И мне! Покажите и мне мушку! Где мушка?
– подбегая, кричал Жени.

– Вот, Жени, гляди! Влезай на табурет. Вот какая, с крылышками! Он ее поймает в паутину, Лева?

– Да, непременно. Вон, видишь, все это идет паутина, вокруг, сеткой!
– объяснял, бойко размахивая карандашом, Лева.

Сетка вышла удивительная, огромная, из толстой черной паутины, - никакой мухе не вырваться из нее. Лева в последний раз послюнил карандаш, провел последнюю толстую черную черту и закрутил ее винтом вокруг мухи.

– Теперь кончено, поймана! Сейчас паук подползет и убьет ее.

– Ах она бедная муха!

– Бедная мушка! Я ее люблю, - объявил Жени.

– Лева, ты теперь про муху нам расскажи, - просила Люба.

– Ишь какая! Нарисовал - так мало, еще расскажи.

– Конечно, расскажи. Про паука рассказывал ведь.

– Ну и будет с тебя.

– А я хочу про муху послушать. Расскажи, Лева... Ну ты расскажи, Коля.

– Я не знаю, - отказался Коля.

– Ну Лида. Лида знает. Ах да, ведь Лида про Муху Горюху знает, - вспомнила вдруг Люба и обрадовалась.
– Вот чудесно! Расскажи, Лида! Расскажи, - просила, ласкаясь и приставая, Люба.

Лиде совсем не хотелось рассказывать.

– Право, не хочется...

– Ну пожалуйста!
– умоляла Люба.

– Да я позабыла, совсем позабыла. Даже как начинается, позабыла.

– Неправда, неправда, все врешь! Все знаешь. Ну хорошо, я тебе, пожалуй, начало-то припомню. Ну, "ехал мужик"...

– Ехал мужик...
– повторила Лида.

– И потерял рукавицу...

– И потерял рукавицу...

– Ах, Лида! Да что же ты? Ты уж теперь дальше сама рассказывай.
– Люба вышла из терпения.
– Ну, "мужик поехал"...

– Поехал...
– повторила Лида; но, видно, сказка не шла ей на ум.
– Коля! Тетя непременно хочет на Воробьевы горы поехать?
– беспокойно спросила она Колю.

– Да, Лида. Тетя папе давеча говорила. А что ты? Тебе разве не хочется?

– Ах, Коля, мне так не хочется! Лучше в какое-нибудь другое место, лучше опять в Кунцево.

– Ну вот еще, опять туда! Это скучно. И Зиночка с Петей на Воробьевы горы поедут, а в Кунцево во второй раз ни за что не поедут. Я тоже не хочу в Кунцево. А ты, Лева?
– спросил Коля.

– А мне все равно, - отвечал Лева.

– А ты, Люба?

– Я лучше на Воробьевы горы.

– И я! И я лучше на Воробьевы горы, - вставил свое словцо Жени.

– Ну вот видишь, нас сколько, все на Воробьевы горы. А тебя не поймешь, прежде сама ведь хотела.

Да, прежде! А теперь Коля и представить себе не мог, как не хотелось Лиде ехать. Зиночку пригласили - значит, и Луиза Карловна поедет, и Петя.

– Ну, Лида, дальше, - снова приставала со своей сказкой Люба, - сказывай дальше. Ну, "мужик проехал, увидала рукавицу Муха Горюха..." Ну, Лида!