Девушка с экрана. История экстремальной любви

Вечером я звоню маме, поздравляю ее и обещаю завтра заехать. С миру по нитке — голому кафтан: мы сооружаем ужин, я открываю бутылку красного вина «Хванчкара», чудом купленную в киоске. И мы пьем с Ариной за Новый год, за нас, за счастье и за исполнение хотя бы половины ее желаний. Она говорит, что основное ее желание — я. Но я еще должен исполниться. Или исполнить… я не совсем понимаю.

После бурной ночи я набираю номер телефона и прошу:

— Будьте добры, господина Алоизия Сигарова.

— Его сейчас нет, кто его спрашивает?

— Меня зовут Сирин, я приехал из Нью-Йорка и хочу…

— Оставьте ваш телефон. Как только он появится, он вам перезвонит.

Ариночка широко открытыми, округленными глазами смотрит на меня.

— У него сейчас лучший театр в столице, в котором играют самые талантливые актеры.

— Я был в этом театре два года назад. И был поражен, как они играли, тем более пьесу моего самого нелюбимого американского драматурга.

— А вы давно знакомы? — вежливо спрашивает она.

— Нет, мы незнакомы.

Арина заставляет меня звонить еще два раза, но Сигарова в театре нет. «Видимо, не будет», — с грустью говорит его секретарша.

— Я так хочу, чтобы вы познакомились! — журчит Ариночка, и глаза ее горят. — Он мой любимый актер!

— Я могу дать телефон…

— Я не сплю с актерами! — гордо говорит она.

— Вы вообще ни с кем не спите, мне это только кажется! Они что, прокаженные?

— У них слишком психика неуравновешенная.

— А это влияет как-то на половое исполнение…

— Они слишком много отдают сцене, — почти не улыбается она.

— Хотите пойти к нему в театр?

Она виснет у меня на шее.

— Да, очень. Но к ним билеты не достать.

Опять я собираюсь в театр, и опять с актрисой… Знак это или примета? Значит это что-то или нет?

Вечером я отвожу удовлетворенную (во всех смыслах) Арину домой и заезжаю к маме.

Час я выслушиваю нотации, недовольство, оскорбления и претензии. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не послать все, и, не попрощавшись, ухожу.

В полночь звонит Риночка и сообщает, что она лежит в ванне и думает обо мне.

— А ручки твои где? — спрашиваю с улыбкой я.

— Еще пока на пупке.

Я смеюсь и рассказываю ей анекдот по этому поводу: про Вовочку и воспитательницу в одной постели.

Утром раздается громкий звонок, и мне сообщают, что Панаев сегодня выкроит время после съемок для нашего интервью. Он ожидает меня в шесть вечера в здании у Патриарших прудов. Эти пруды будут возникать в моей жизни, видимо, все время. Следом раздается звонок:

— Сейчас с вами будет говорить Алоизий Сигаров.

Я замираю. Щелчок, тишина.

— Я вас слушаю, — раздается знакомый всей Империи голос.

— Здравствуйте, спасибо, что перезвонили.

— Не за что. Чем могу быть полезен?

— Меня зовут Алексей Сирин, я из Нью-Йорка, хотел бы с вами встретиться и обсудить возможность постановки по одному из моих романов.

— Сколько вы их написали?

— Несколько.

— Но все сразу я не обещаю!

Я улыбаюсь интонациям и переливам его голоса — великолепное произношение.

— Я вообще-то ни на что не надеюсь. Это как прыжок в бассейн без воды.

— Ну, мы нальем воду, нальем. Когда вы уезжаете?

— Через пять дней.

— Давайте накануне вашего отъезда. Раньше не смогу. Моя секретарша с вами договорится о времени. До встречи! Гуд бай.

Его секретарша тут же берет трубку. Совсем как в Америке: четко, ясно, отработанно.

Вечером Панаев врывается со своим шофером, ассистентом и Толем. Его ждут несколько человек, непрерывно звонят три телефона. Я ожидаю в приемной уже полчаса. Неожиданно он оборачивается ко мне:

— Извини, Алексей, съемки! Сейчас начнем.

Он дает распоряжение директору и, не обращая ни на кого внимания, проходит в свой кабинет. Все смотрят с уважением, перешептываясь и спрашивая, кто я такой.

Еще через десять минут приглашают к нему в кабинет, говоря, что Ардалион Нектарьевич ждет.

Он поднимается мне навстречу — широкоплечий, высокий, с густыми скульптурными усами:

— Ну, здравствуй, с Новым годом! Садись, располагайся.

Я тронут его вниманием и теплотой. Забываю, что он актер.

— Прочитал уже два твоих романа. И оба понравились!

Я с удивлением смотрю на него:

— Не ожидал.

— Я быстро читаю. Несмотря на то что поклонник классики и современную литературу не воспринимаю, я получил удовольствие.

Он проводит ногтем большого пальца, расправляя усы.

— Роман о психушке очень трагичный, в нем много драмы, еще какие-нибудь пять лет назад я бы взял и снял его, не задумываясь. Но сегодня, как мне кажется, для меня, это пройденный этап. Но это ни в коей мере не относится к качеству романа и вечности его темы. Я предложу его моему брату, он тоже режиссер, и мне кажется, что это может его заинтересовать.

— Большое спасибо. Он интересный режиссер.

— Антон мой учитель, его «Анна» просто шедевр. И не потому, что он мой брат. Касательно рукописи «После Натальи» — эдакий набоковский роман, на мой взгляд. Тема любви — вечная тема, и меня она волнует, как и всякого другого художника. Там очень хороши диалоги. И сцены любви необычно написаны. О постановке этого романа мы можем поговорить в твой следующий приезд. Это все.

Я чуть не подпрыгнул до потолка: я не верил, что это Панаев и что он говорит такие слова о моих романах.

— Сколько вопросов в интервью?

— Тридцать пять.

— Сегодня все не успеем. Я должен буду ехать еще в правительство, жду звонка. Давай включай, начнем.

Я заряжаю маленький диктофон кассетой. Он ставит диск с музыкой Моцарта, тихо-тихо. И тут я вижу невероятное: режиссер одним движением мускулов лица выбрасывает из головы съемки, сценарий, актрис, актеров, правительство, книги, бег, гонки и, совершенно расслабляясь и как бы переносясь из своих десяти миров в мой мир, единственный, только и существующий теперь для него, говорит: