Девушка с экрана. История экстремальной любви

Разбег самолета мне показался в два раза дольше и как в замедленной съемке. Он бежал и никак не взлетал, скользя то левее, то правее. Спазм сжал горло и сердце. Он все бежал… Вдруг моторы заревели с нечеловеческой силой, у меня пробило в перепонках (я все слышал), еще два-три удара шасси об лед, и мы стали медленно-медленно отрываться от грунта, в самом конце взлетной полосы… Огней уже не было. Самолет тужился, и было непонятно, осилит он или не осилит взлет. Я молил Бога, чтобы на нашем пути не было высоких зданий, башен или строений. Через минуту нас поглотила полная мгла. Пилот и не думал объявлять, что он делает с нашими жизнями, вверенными ему блуждающим случаем.

Я так никогда и не узнал, что это был за аэропортик, на котором самолет чуть не разбился. Еще через час какого-то странного темного полета, где не было огней ни снаружи, ни внутри, «Боинг» начал снижаться. Мы шли на посадку по странной траектории, каким-то корявым полукругом, выходя на огни фата-морганной посадочной полосы. В полпятого утра мы приземлились в Нью-Йорке.

Кругом был снег. Наш полет продолжался восемнадцать часов вместо десяти. Я попросил сонную старшую стюардессу передать все, что я думаю, их тупому пилоту. Больше к голландцам я никакой симпатии не испытывал…

В преддверии наираннего утра меня, конечно, никто не ждал и не встречал. «Извозчик-осетин» (он же негр) заломил столько, что у меня чуть не повыскакивали глаза из орбит.

Около семи утра я ввалился в свою квартиру, сам в это не веря. Включил пикающий автоответчик и, к своему удивлению, услышал Ариночкин голос, которая звонила уже четыре раза, чтобы узнать, как я долетел. Она волновалась!

Я плюхнулся в кровать и вырубился, как убитый при кораблекрушении. Я не спал уже вторые сутки.

Теперь Ариночка звонила каждый божий день. (Вот когда все началось… Видимо, в ее голове созрели какие-то мыслишки, что со мной делать.)

Неделю спустя я попросил ее узнать кое-что по издательским делам и сказал, что за этот звонок, по делу, я заплачу. «Хорошо, хорошо», — сказала она. А звонила она дни и ночи напролет.

Пятнадцатого января я не выдержал атаки, заказав ей вызов. Мне было жаль, что девочка столько звонит и тратит… Какая зарплата у актрисы? Проще было привезти ее сюда, чтобы она все высказала — что пыталась объяснить по телефону.

— Алешенька, я не верю, — закричала она, — неужели я поеду в Америку?! — Пауза. — А у меня нет денег на билет…

— Я все оплачу. Займи пока.

— Ой, я займу у мужа, ему фирма в долларах платит.

— Н-да. Я не думаю, что это лучший источник. Я дам телефон своего родственника, он тебе поможет.

— Алешенька, какой ты добрый.

Мы попрощались. Через двадцать минут раздался звонок. Я не понимал, откуда у нее столько денег, чтобы звонить по десять раз за ночь, и что скажет ее муж, когда увидит безумные счета.

— Алешенька, а что мне надеть в Нью-Йорк, у меня совсем ничего нет?

— Рубашку, в которой вас родили.

Она смеется и говорит со мной еще минут пятнадцать о своих чувствах.

Не проходит десяти минут, как опять раздается звонок. Я уже знаю, кто это звонит, и беру трубку сказать ей, чтобы она немножечко остыла.

— Алеша, здравствуй. Это Миша Афинский. У меня послезавтра в Бруклине концерт, хотел тебя пригласить.

— С удовольствием, когда ты прилетаешь? Тебя встретить?

— Нет, они пришлют за мной машину. Я сразу позвоню, как только буду знать, в каком я отеле. Обнимаю!

— Пока, Миша!

Я очень рад, что он приезжает. Хоть отвлекусь от грустных мыслей, размышлений, адвокатов, «пиявок» и разводов.

Тут же телефон звонит опять.

— А это я!

— Не может быть!

— Я по тебе соскучилась, Алешенька. У тебя был телефон занят, с кем ты говорил?

— Звонил Миша Афинский, он завтра приезжает, приглашал на концерт.

— Ты правду говоришь? Это же мой любимый певец!

— Нет, я шучу.

— У него есть новая песня, моя любимая — «Провинциалка», я от нее с ума схожу. А откуда ты его знаешь?

— Это мой друг, с давних времен.

— Как твои детишки? Я мечтаю их увидеть, наверно, такие же красивые, как их папа.

— Их папа не красивый.

— Но я обожаю его и для меня он самый лучший.

Мне едва удается попрощаться с ней, потому что счета уже должны быть астрономические.

Миша Афинский — самый модный и знаменитый певец эмиграции и метрополии — давал всего лишь один концерт в Бруклине, в большом зале. Пробиться было невозможно, у дверей дикая давка. Меня встречает его импресарио и проводит через служебный вход в зал. Сажает в первый ряд и говорит, что после концерта Миша Афинский ждет меня за кулисами.

Мишины песни распевают во всех странах, где понимают имперский язык. По-моему, он сам ошеломлен такой популярностью, так как по образованию он пианист, дирижер и аранжировщик. Я очень рад за него, я всегда радуюсь успехам своих друзей. Чем выше они взлетают, тем больше я радуюсь.

Но начинал он очень тяжело. Миша проиграл в вонючих прокуренных кабаках десять лет своей жизни, с восьми вечера до шести утра. По заказам нажравшейся публики. Десять долларов за песню, выслушивая бред и глупости напившихся нэпманов. Как его умные уши могли выносить весь этот бред?! И прокуренный воздух — сам он никогда не курил.

Миша был больших размеров и высокого роста. Выступал он всегда в смокингах, вышитых золотом, или белоснежных кителях, расшитых цветом моря. Голос у него был необычный, с легкой кабацкой хрипотцой (но мягче, чем у Высоцкого или Реброва), который можно было сразу отличить средь тысяч других. Не говоря уже о том, что он был лучший и самый совершенный аранжировщик имперской музыки: каждая его песня была законченный шедевр. Популярность Миши в Империи росла не по дням, а по минутам. Он только начал давать свои первые концерты там и появляться на телевидении. И уже не было «медвежьего угла», где бы не играли его песни.

Теперь Мише Афинскому не надо было ночами играть в кабаках: выходили его диски, кассеты, пластинки. Он успел открыть свой клуб в Голливуде, где и жил последние несколько лет. После его отъезда из Бруклина мы встречались редко, нечасто перезванивались, и я был рад неожиданной встрече.

Открывается бордовый занавес, и конферансье сообщает:

— Для вас поет — Михаил Афинский!!!

Раздается гром аплодисментов. И, усмехаясь в коротко подстриженную бороду, он выходит на сцену. После первой песни ему пять минут не дают петь, заглушая все криками и воплями.