Девятая жизнь кошки. Прелюдия
Шрифт:
Ручеек новизны постепенно создает промоину в мягкой подготовленной почве моей готовности к изменениям. День приобретает стабильный ритм предсказуемости. И лишь вечер и ночь заставляют и дальше сохранять осторожность. Днем у меня два глаза, вечером, как и прежде, десять.
К моим соседкам часто захаживают гости. Хозяйка закрывает на это глаза, а у меня недостаточно прав, чтобы вводить свои порядки. Они сидят на небольшой кухоньке, но мне очень сложно заснуть. Их голоса становятся все громче, в них появляется разбуженная алкоголем настойчивость и требовательность. Я сжимаюсь, и пытаюсь заколдовать дверь, чтобы она не пропускала в комнату звуки. Мои попытки обречены на провал. Широкие наушники тоже терпят поражение. Я не рискую включить громкую музыку, я боюсь не включиться вовремя, если
Я не задумываюсь, что же я буду делать, когда замечу непорядок в происходящем снаружи. Мне кажется, что заметить и предотвратить - это одно и то же. Вечер проходит за вечером, и я, постепенно, успокаиваюсь. Я наконец то могу спокойно спать. В 'могу' присутствует возможность, которой я не пользуюсь. Меня перестает пугать мое окружение, но теперь громко заявляют о себе демоны внутреннего мира. В своих снах я откуда-то бегу, пытаюсь кричать, но голос не слушается меня. Умирают те, кто живы, и оживают мертвецы и все зовут меня за собой. Я сопротивляюсь изо всех сил, это внутренняя борьба, ведь больше всего на свете я хочу следовать за ними. Почему я остаюсь, я пока не понимаю.
Мои сны истощают меня, я просыпаюсь совершенно разбитой. И днем восстанавливаю силы, вдыхая холодный воздух, слушая грохот трамвая, замечая знакомые лица, некоторые из которых вызывают у меня симпатию, несмотря на то, что сейчас мы конкуренты. Чем руководствуются работодатели, когда говорят кому-то из нас 'гейм овер' неизвестно. Просто с каждым днем в восемь утра нас все меньше. Иногда исчезает всего один человек, иногда четверо. Несмотря на симпатию, я ни с кем не завожу более плотного знакомства. Стоит только привязаться, и человек растворится в воздухе.
Наполненная ощущением собственной силы, нарастающей каждый день, который мне удается оставаться в игре, я ночь за ночью возвращаюсь в свои сны. Их сюжеты становятся разнообразнее. Все чаще я иду по дороге, у которой не видно конца. Или плыву по реке. Или лечу на самолете. Я перестала стоять на месте, превращаясь в груду льда. Я двигаюсь. Пока не знаю куда, но точно своими ногами. Мне уже не так страшно спать, но теперь нарастает мое беспокойство, связанное с реальностью.
Осталась последняя неделя. И всего восемнадцать человек. Это почти треть от исходного количества. И почти вдвое больше, чем должно остаться. Правила игры по-прежнему никому непонятны. Уходят в небытие высокие и низкие, медлительные и скоростные, молодые и в возрасте, женщины и мужчины, болтливые и молчаливые, сообразительные и затуманенные, мирные и конфликтные, эмоциональные и холодные, ухоженные и позабывшие о своем теле. Я все чаще думаю, что мы бочонки в русском лото, что на нас делают ставки, и ежедневно запускают тотализатор.
С каждым днем мое сердце стучит все сильнее, и мне хочется сбежать только ради того, чтобы не столкнуться с той безжалостной рукой, которая меня сбросит с поезда в последний момент. Я делаю ошибки, мне сложно поддерживать диалог, я забываю элементарные вещи, которым я научилась здесь за эти дни. Но все это не имеет никакого значения. В это последнее учебное утро останавливаются трамваи. Небо сошло с ума в невозможности сделать выбор, что именно отправлять на землю: крупицы льда, снег или воду. Разбушевавшись от собственной нерешительности оно создает вихри ярости, разрывающие провода и крушащие деревья, которые потеряли способность гнуться. Кажется, в окружающий мир каким-то магическим образом ворвалась вся моя собственная тревога. Внешнее синхронно внутреннему.
Я привыкла к вою ветра, и к ранящим ледяным осколкам. Вода не причиняет мне беспокойства, несмотря на то, что я не ношу с собой зонта. Мои ноги, натренированные в последних снах, становятся моей опорой сейчас. Дойти будет куда быстрее, чем доехать в городе, утонувшем в пробках. По сравнению с транспортом я передвигаюсь просто молниеносно. Я опаздываю всего на пять минут. И прихожу десятой. Сегодня правила таковы: остаются первые десять человек. Остальные выброшены за борт без объяснений. Дверь закрывается за мной. Сегодня нас распределят по разным рабочим местам, ответят
на наши вопросы, выдадут форму. Сегодня нам перечислят первые деньги. Сегодня я могу начинать искать квартиру. Этот месяц пронесся со стремительностью самолета, и одновременно тянулся с медлительностью впадающей в спячку мухи. Самое страшное остается позади, у меня есть работа и вожделенное ночное одиночество. Я не праздную, я суеверна относительно своих достижений. Мне кажется, что стоит только признать их, как раздастся хохот ведьмы, морок сойдет, и я обнаружу себя вновь сидящей на пепелище. Я просто готова двигаться дальше. В неизвестность.Я не прощаюсь с соседками, к которым не сочла нужным привязываться. Ухожу по-английски. Это просто сделать, когда даже не приходил. Я благодарна этому шаткому местечку за временный приют, но теперь меня ждет вожделенное одиночество, а честнее сказать, уединение. Вся моя жизнь была лишена сладости стен между мной и миром. Сладости двери, открывать ли которую решаю только я. Сейчас я обретаю все это, и мне требуется время привыкнуть к обрушившимся на меня воплощенным мечтам. Я с огромным трудом признаю хорошее, ведь стоит сделать это, как за спиной появляется призрак ежеминутно нашептывающем о том, как больно терять и предлагающий немедленно вернуть, как было. Призрак рано столкнувшегося с множеством изменений ребенка.
Квартира, в которую я перепорхнула, пахла сыростью. Кого-то возможно отпугнул бы этот запах, но меня он успокаивал.
Стены дома неимоверно толстые даже для тех времен. Массивная дверь в подъезд, которую не под силу было открыть шестилетней девочке. Внушительные ступени, по которым не понесешься вприпрыжку. Внизу подъезда есть погреб с песчаным полом. Возможно, именно с тех пор я очень люблю запах сырости. Он оживляет память, которая разворачивает перед глазами стройные ряды прозрачных банок с припасами и общую атмосферу домашних заготовок. Каждый занят своим делом, из которых строится дело общее. Шестеренки цепляются друг за друга, и часы мерно тикают.
Всего две квартиры в подъезде. Соседей никогда не слышно. Дом построенный на века. Дом, стены которого перекочевали внутрь меня. И, возможно, это единственное, что спасает меня от разрушения.
Мое любимое место на подоконнике: можно наблюдать за течением жизни, ничем себя не выдавая. Там я просиживаю часами. Уютное тепло батареи снизу, и волнующий холодок от окна. На зиму солидные щели затыкают газетами, а крошечные - специальной замазкой. Ветер не проникает в квартиру, но стекла потеют, а я размазываю пальцем эти капли до тех пор, пока палец не окоченеет.
Зимой стекла покрываются узорами. Это было волнительное время. Что-то случилось с зимами или с окнами, но морозные завитушки исчезли из моей жизни навек вместе с Домом.
Внутри мне не страшно ничего. Даже когда дома совсем никого нет, там остаются звуки и запахи, не позволяющие усомниться в его особенной прочности. Он настолько пропитан родными людьми, встречами Нового года, лепкой пельменей, веселой игрой в карты, стоило приехать кому-то в гости, веселым смехом и каким-то особенным, невозвратным счастьем. В доме живет дверь-орехокол; старый дубовый буфет, пропахший канифолью и папиными папиросами; стиральная машинка, в которую мама прячет конфеты; бабушкин комод, в который никому нет доступа; 'хельга', приобретенная по случаю свадьбы и занимающая половину комнаты, в которой и так живут четверо. В этом доме у меня нет собственного стола или, даже, кровати, но место для меня находится всегда. Место в жизни дома, место в их жизни.
Я думаю, утратить место куда менее страшно, чем вовсе его не иметь. Беда лишь в том, что мое место не выросло вместе со мной.
Я часто болею, и дома всегда есть лекарство от кашля. Ночь. Мы все спим, и вдруг сильный стук в дверь, взволнованный заплаканный женский голос. На границе безопасного и опасного мира. На пороге нашей двери. С ней разговаривает мама, и хотя она старается делать это тихо, но я слышу весь разговор. Женщина умоляет, даже готова стать на колени, ее ребенок умирает, его может спасти только это лекарство. Аптеки ночью закрыты, и надежда только на нас. И я так радуюсь, что лекарство у нас есть. Вот сейчас мама возьмет его, и маленький мальчик будет спасен!