Девятнадцать лет спустя...
Шрифт:
Она улыбнулась, представив себе лицо Рона, если бы вдруг вернулась домой с домашним эльфом на буксире… и даже замерла на месте… Рон. За всю ночь она ни разу не подумала о Роне, разве что в абстрактном смысле, и ее вдруг охватило чувство вины.
Внезапно Гермиона поняла, что ей о многом нужно подумать, и мысли с чувствами к Люциусу никак не могли повлиять на решение относительно Рона.
Независимо от того, что произошло на прошлой неделе, Рон все еще был ее мужем, причем был мужем более шестнадцати лет, а ведь еще пять лет назад они были относительно хорошими друзьями.
Неужели она готова все это выбросить прочь? Способна ли она продолжать жить так,
"Что же с нами случилось?" — Гермиона задавала себе этот вопрос за последние пять лет столь много раз, но единственный осязаемый ответ, который она могла придумать, был… По-видимому, это конец.
Гарри являлся основной причиной почти каждой серьезного ссоры между ней и Роном. Он был оправданием каждому нарушенному обещанию или плохому настроению, и одержимость Рона в сочетании с его ревностью и негодованием по поводу успеха и известности Гарри, делала его все более злым и нетерпимым.
К сожалению, с течением времени и ее собственное понимание и собственная терпимость также уменьшались, пока с каждым упоминанием "гребаного чудо-мальчика" она едва могла сдерживать свое презрение или же, по возможности, едко возражать Рону. Пока, подобно кислоте, горечь не начала разъедать фундамент их брака, оставляя после себя какое-то полуразрушенное строение, готовое рухнуть при любом мало-мальски сильном порыве ветра.
Гермиона почувствовала, как на глаза навернулись первые слезы, подумав о том, что теперь придется обо всем рассказать Роуз и Хьюго, сообщить, что они с Роном могут развестись, а она уже знает, что дети очень тяжело воспримут все это. Рон, возможно, не очень хороший муж и друг, но он, по любому, был для них отличным отцом, и потеря его в их обычной, повседневной жизни опустошила бы детей.
"Как я могу поступить с ними так? Что же я за мать такая?" — в отчаянии подумала Гермиона. Конечно, у ее родителей были знакомые и друзья, которые оставались вместе только ради детей, но было совершенно очевидно, что они очень несчастны. Гермиона всегда удивлялась, почему они вообще остаются вместе. Теперь она понимала это…
"Смогу ли я это вынести?.." — да… она знала, что сможет вынести не только это, а даже больше, если союз с Роном сделает детей счастливыми. Гермиона решила, что заставит себя терпеть его, по крайней мере, до тех пор, пока они не вырастут, вот тогда-то они с Роном и смогут спокойно развестись.
"Какой еще у меня есть выбор?" — Гермиона чувствовала, что слезы текут по лицу, когда размышляла о последствиях эгоистичного подчинения своим желаниям и последующего разрушения семьи, зная, что не сможет поступить с ними так.
По мере того как она все глубже и глубже погружалась в безнадежность своего решения, все сильнее поднималось какое-то отчаяние, и поток сдерживаемых слез невольно хлынул наружу.
А когда голова опустилась на столешницу, она вдруг почувствовала, как ее крепко обнимают чьи-то руки, и была невероятно благодарна этим сильным рукам, так нежно обнимающим ее. Она перестала думать о добре и зле, с благодарностью погрузившись в успокаивающие объятия, словно бы нуждаясь в этой силе, что готова поддержать ее, пока буря эмоций буквально сотрясала все тело.
Люциус провел бессонную ночь, пытаясь примириться со своими чувствами к Гермионе и своей сильной реакцией на нее. Он также пытался разобраться в своих смешанных чувствах и к Нарциссе, особенно в свете ее недавнего предательства. После всех ее страданий от рук
Волдеморта… Люциус знал, что выполнит свои обязательства перед Нарциссой, даже если сердце с телом и потянут его в другом направлении… он задолжал ей, даже после того, что она сделала.Поэтому Люциус поклялся избегать Гермиону, не только сопротивляясь невероятно сильному искушению зацеловать ее до потери сознания, но и дать себе время, чтобы как-то решить собственные супружеские проблемы. Он должен быть справедлив к Нарциссе, особенно после сорока лет брака, и не хотел бы принимать какие-то решения, изменяющие жизнь, находясь при этом в каком-то облаке похоти.
Решение к нему пришло спустя ровно три минуты. Войдя на кухню в поисках кофе, он увидел, как Гермиона безудержно рыдает, и сердце дрогнуло в ответ. Не останавливаясь, чтобы подумать, а желая только облегчить боль, он поднял ее за руки, крепко прижал к себе, шепча в волосы какие-то успокаивающие слова, и принимаясь нежно поглаживать спину.
После того, что казалось вечностью, Гермиона почувствовала, что слезы ее наконец-то стихли, тело содрогнулось в последний раз, а дыхание стало более ровным. Прошло так много времени с тех пор, как ее обнимали вот так, что она откладывала разрыв объятий как можно дольше. Она чувствовала себя удивительно… спокойно, словно бы в какой-то безопасности… в объятиях Люциуса.
Наконец, зная, что если она еще немного постоит, прижавшись к его телу, ее шаткая решимость улетучится, Гермиона неохотно отстранилась. Одарив Люциуса слабой улыбкой, она неохотно вернулась на свое место за столом, не в силах встретиться с ним даже взглядом.
Наполнив обе чашки кофе, Люциус сел от нее как можно дальше, в надежде, что расстояние уменьшит его желание притянуть ее в свои объятия обратно.
— Спасибо, — Гермиона на мгновение встретилась с ним взглядом, прежде чем отвернуться, хрупкие эмоции не могли сравниться с жаром в его глазах.
— Вы в порядке? — обеспокоенно спросил Люциус. — Это из-за того, что случилось прошлой ночью? Мне очень жаль, если я причинил вам боль, Гермиона, поверьте, это никак не входило в мои намерения.
Люциус выглядел таким встревоженным, что ее решимость почти растаяла, но она взяла себя в руки, сделав большой глоток еще парящего кофе. Чувствуя, что должна ему что-то объяснить, не только из-за того, что произошло сейчас, но и из-за того, что он был так болезненно откровенен с ней прошлой ночью, Гермиона заговорила немного хриплым голосом.
— Нет, Люциус, вы ничего не сделали… ну, вы сделали это, но неосознанно, — мягко проговорила Гермиона, отказываясь глядеть на него. — Я просто пыталась решить судьбу своего брака и вдруг почувствовала себя совершенно разбитой… а затем… вошли вы, — она коротко глянула на него и слегка улыбнулась.
Люциус посмотрел на Гермиону и снова испытал благоговейный трепет перед этой добротой, что исходила, казалось бы, из самого ее существа, и ему очень хотелось хоть немного впитать ее в себя.
— Если хотите поговорить, я выслушаю вас, тем более что вы были так добры ко мне, — тихо сказал Люциус. — Я могу сказать не понаслышке, сколь это освобождает — обнажить свою душу. Это может не решить ваши проблемы, но очистка от гнойной инфекции является первым шагом к исцелению.
Гермиона улыбнулась его аналогии, понимая, насколько точно это описание соответствует текущему состоянию ее брака. Может быть, разговор о своих чувствах поможет укрепить и собственную решимость. Она сделала большой глоток кофе и начала, сначала медленно и запинаясь, но чем больше говорила, тем больше набирала обороты.