Девятый день

Он просто был сам по себе – жил, как мог.

А весь остальной мир существовал отдельно, параллельно.

Хотя в течение последних пары часов Эдвард понял о себе и мире больше, чем за все прошедшие годы. И вовсе не потому, что раньше был глупый и слепой, а тут резко поумнел и прозрел.

Семь пассажиров сгрудились вокруг упавшего капитана. Мужчины подняли его с палубы, перетащили на один из диванов. Адам все не приходил в себя, кто-то сдуру произнес слово «умер», и на него зашикали.

Пассажиры бестолково толкались, хлопотали, причитали, пытались прослушать пульс, а красивая девушка по имени София заламывала руки и плакала. Скорее всего, то были слезы не по Адаму, а по себе самой.

– Прошу тебя, успокойся, милая, все будет хорошо, – приговаривал ее жених, хотя сам, очевидно, волновался: как же им быть, кто станет управлять лодкой, если капитан упал замертво?

Сказать им, что Адам скоро очнется, откроет глаза, встанет? Нет, не стоит. Сами увидят. И поймут: все изменилось.

Неважно, поднимется Адам или нет, возьмется за штурвал или не возьмется, им уже не вернуться в милый крошечный городок Голубац.

Страшно ли это? Страшно ли не вернуться?

Эдвард снова улыбнулся темнеющему небу. Скоро на нем засияют звезды, луна взойдет, воцарится, будет смотреть, как плывет по Дунаю лодка, а в лодке – девять человек.

– Да что с ним такое? Может кто-то сказать? Среди вас есть доктор? – пронзительно кричала Елена, мешая Эдварду наслаждаться моментом.

Сэм топтался подле всех, вид у него был крайне глупый. Почему он велит называть себя Сэмом? У него красивое имя – Симеон, оно означает «бог услышал». Это, конечно, ложная надежда. Бог редко снисходит до того, чтобы к кому-либо прислушиваться.

Словно почувствовав взгляд Эдварда, Сэм глянул на брата. Пригляделся, не веря своим глазам, подошел ближе, позабыв про капитана.

– Эд, с тобой все хорошо? – спросил Сэм, а после короткой паузы пробормотал: – Ах, черт, ты же все равно не ответишь. Чего спрашивать.

Эдвард знал, что так сильно удивило простака-Сэма: не привык видеть чокнутого братца без телефона. Эдвард же постоянно (если не спал) что-то там вычитывал, а чаще – писал, возил пальцами по экрану, не обращая внимания на то, что творилось вокруг. А теперь на небо смотрит, телефон в кармане за ненадобностью. Махонький мозг Сэма не может понять, что стряслось.

Вообще-то братец прав. Прежде, пока в руки Эдварда не попала шкатулка, которую Сэм поднял со дна Дуная, так и было: Эдвард не расставался с гаджетами. В поездках – телефон или планшет, дома – ноутбук.

– Эд очень умный, но к нему подход нужен. Он уроки делает письменно, много читает, учителя его хвалят, – объясняла мама всем, кто спрашивал или только собирался спросить.

Эдвард знал: ей неудобно за сына, она часто стыдится его.

– У мальчика расстройство аутического спектра, – говорили маме доктора, а потом перечисляли, что с Эдом не так, будто она сама не видела.

«Дурачок, ничего кругом не видит и не слышит», – так думали о нем почти все.

Иногда Эдварду хотелось объяснить, почему он всегда что-то записывает, но потом он думал: зачем? Все равно не поймут. Даже мама и доктора не понимали, а они хотя бы старались разобраться, тогда как всем прочим и дела не было. Людям лишь бы ярлык навесить: этот – урод, тот – заморыш.

Читать и писать Эдвард научился рано. Как жилось до того, как он открыл для себя буквенное выражение всего, что есть в мире, мальчик не помнил. И задумываться о том, каково ему было, не хотелось, и без того ясно: было ужасно. Мать говорила, у Эда то и дело случались «приступы»: он мычал, рыдал, трясся от страха, производил однообразные движения руками и всякое такое.

Когда научился грамоте, стало легче, приступы почти пропали.

Эдвард был устроен по-особому, не как остальные люди. Если совсем просто, можно сказать так: вся информация, которая есть в мире, проливалась на него мощным потоком, не зная барьеров и ограничений.

Когда-то мать возила сына в город Яйце, что в Боснии и Герцеговине. Там прямо в центре города есть громадный водопад: река Плива падает с более чем двадцатиметровой высоты, сливается с рекой Врбас. Вода ревет и грохочет так, что стоять рядом и говорить невозможно, приходится кричать, чтобы тебя услышали.

Укрыться от шума нельзя, остановить поток воды хоть на миг – тоже. Вот она, иллюстрация жизни Эдварда! Он, как диковинный локатор, улавливал и впитывал всю информацию всюду, где бы ни находился: новости, события, сведения о других людях (внешность, имена, голоса и прочее), абсолютно все слова тех, кто находится в пределах слышимости, показатели уровня загазованности, влажности воздуха, скорости ветра, температуры, данные о пробках на дорогах, качестве продуктов и прочее, прочее. Сигналы окружающего мира, на которые обычный человек не обращает внимания, не замечая, отфильтровывая автоматически, сваливались на Эдварда.

Он не мог защититься от этого шквала, каждую секунду узнавая тысячи вещей обо всем на свете. Важное и несущественное, вредное и полезное, нужное и бессмысленное валилось на него, обрушивалось ревущим бесконтрольным потоком, занимая все больше места в его мозгу.

Эдвард не был замкнутым – он всего лишь не успевал реагировать. Не был безучастным – просто слишком многое требовало его участия, он не мог отдать предпочтения чему-то. Не был и молчуном, но сказать нужно было так много, что не хватало слов (да и не стоило начинать, все равно каждый миг придется говорить что-то другое, новое, ведь поток информации обновляется).

Взрослея, Эдвард придумал, как с этим справляться, сообразил, что надо переводить часть информации в письменную форму, сбрасывать ее, записывая куда-то, освобождая мозг, который в противном случае мог перегреться и взорваться. Ведь сбрасывают же давление в газовом котле, когда оно становится слишком высоким.

Способ помогал, но писать нужно было постоянно, непрерывно. Мозг Эдварда кипел – привычное состояние, которым он научился управлять. В его голове постоянно звучали различные голоса, сливающиеся в один сплошной гул, похожий на рев того громадного водопада, и Эдвард не представлял, что может быть иначе.

Не представлял до того мгновения, пока Сэм не достал со дна шкатулку. Едва взглянув на нее, мальчик сразу понял: особая вещь. Собственно, у Эда и не было шанса воспринять шкатулку иначе, не было возможности засомневаться.

Дело в том, что с появлением таинственного предмета голоса смолкли. Рев в голове стих. Потоки информации иссякли.

Водопад засох – ни воды, ни шума.

Кипящий хаос сменился штилем.

Эдвард слушал тишину недолго. На смену голосам, сводящим с ума, пришел один-единственный голос. Ясный, чистый, звонкий, но не громкий; повествующий ровно о том, о чем следовало знать. Ничего лишнего, ложного, неверного.