Действительно ли была та гора?

Когда я пришла домой, мать посмотрела на меня странным взглядом и стала расспрашивать о том, что случилось. Я сказала ей, что вернулась, проводив Чжи Сопа, но выражение ее лица мне не понравилось. Не успела я лечь и укрыться с головой, как из глаз хлынули слезы. Я почувствовала, что мать собралась стянуть с меня одеяло. Крепко вцепившись в него и еще сильнее ощутив одиночество, я беззвучно горько плакала. Я сама не знала, что могла так грустить, мне было стыдно, казалось, я схожу с ума. Мне нужно было, чтобы меня оставили в покое, но мать упорствовала, желая убедиться, что я плачу. Увидев, что не получается стянуть с меня одеяло, она, сильно ругаясь, стала меня колотить. Я была под толстым ватным одеялом, поэтому не чувствовала боли, но я хорошо слышала ее громкий голос:

— Дрянная девчонка, ты что, плачешь из-за какого-то паршивого Чжи Сопа? Он что, умер, что ли? Даже если бы и умер, с чего бы тебе плакать по нему? Ты, черствая девчонка, не плакавшая, когда дедушка покинул этот мир, даже когда умер брат, ты не плакала, а теперь плачешь из-за какого-то Чжи Сопа? Что, только завела с ним интрижку, а он тебя отверг? Ой как грустно! Я что, для этого лелеяла тебя как зеницу ока? О, горе мне! Неужели я растила тебя, чтобы увидеть ревущей по Чжи Сопу?

Она говорила еще что-то, ну суть была в том, что с самого детства, с тех пор, как умер дедушка, меня звали «девчонка без слез». Дедушка очень любил меня, поэтому каждый раз, когда собирались говорить о моем скверном характере или хотели намекнуть на мою черную неблагодарность, самым простым способом заставить меня страдать было напомнить, что я не плакала на его похоронах. Неужели я не плакала, когда умер брат? Прошло не так много времени, но я не могла вспомнить, плакала или нет. Мне хотелось перестать чувствовать вину. Действительно, мне хотелось, чтобы мать поняла: когда мне было грустно, я не могла плакать, но стоило грусти смешаться с каким-нибудь сладостным ощущением, как слезы легко лились из глаз. В пустоте, образовавшейся после отъезда Чжи Сопа, был какой-то сладковатый привкус, вызывающий слезы. Но сильнее резали сердце ее слова: «Неужели я растила тебя, чтобы увидеть ревущей по Чжи Сопу?» Кого она ожидала увидеть во мне? Возможно, до сих пор она ждет от меня чего-то большего, чем от обычной дочери. Моя надоедливая мать — мой вечный кошмар.

3

Своего будущего мужа я встретила в РХ. Прошло совсем немного времени с тех пор, как я устроилась на работу. Каждый раз, когда мы пересекались, он, узнав меня, кивал головой. Однако тогда работников РХ я не считала за людей. Естественно, он тоже был личностью, находящейся вне области моего интереса. Мы ограничивались шапочным знакомством. Я узнала, что уже прошло больше полугода, как он начал работать в РХ, но я ничего не знала о том, за что он получает зарплату. Он был обычным сотрудником, но то, что у него был офис на улице, за дверью РХ, я узнала совершенно случайно.

Однажды ко мне на работу пришел дядя с каким-то человеком, просившим о личной встрече. Дядя сказал, что на рынке «Намдэмун» натолкнулся на старого знакомого с родины. Как только тот узнал, что я работаю в РХ, начал приставать к дяде и настойчиво просил о встрече. Не успели мы поздороваться, как мужчина стал умолять помочь устроить на работу свою дочь. Конечно, ко мне приходили иногда одноклассницы из полной средней школы и спрашивали, не могу ли я помочь устроиться на работу, но только один раз, и то с помощью Тины Ким, я смогла помочь одной из них. Тогда я прекрасно помнила трудное время, когда сама искала работу, поэтому специально поручилась за одноклассницу и попросила дать ей место. Устроить-то ее на работу удалось, но та, за кого я поручилась, уволилась, не проработав и месяца. Она работала в отделе, где продавали американские товары. К счастью, она не попалась, работая на черном рынке, просто, не сумев адаптироваться, уволилась по своему желанию. Разумеется, она не смогла бы устроиться в РХ, если бы я не попросила Тину. Я завидовала однокласснице, которая могла позволить себе уволиться, оставив такое место работы. В то же время мне было страшно, что через нее всем остальным одноклассницам станет известно, где я работаю. Поэтому, услышав просьбу, я подумала, что наилучшим выходом будет с самого начала резко отказать, сказав, что я ничем не могу помочь. Однако случай, когда дядя привел с собой старого знакомого, немного отличался от того, когда ко мне пришла одноклассница. Для меня, молодой девушки, которая была не в ладах с этикетом, старавшейся не показаться глупой, найти баланс между почтением к старшим и отказом было чрезвычайно трудной задачей. Я была в нерешительности.

За задними воротами, где стояли мы и сновали сотрудники, находился шумный переулок, в котором нельзя было спокойно поговорить; так получилось, что именно в тот день какой-то предприниматель вывозил выкупленный мусор. В РХ даже на мусор устраивали торги и продавали по самой высокой цене. В коробках было столько мусора, что стало ясно: на погрузку уйдет много времени. Когда я поняла, что тише не станет, разговор совсем разладился. Как раз в это время я попалась на глаза будущему мужу. Возможно, не знающая, как себя вести со взрослыми людьми, я выглядела жалко. Он подошел и сказал, чтобы мы вошли в его офис и поговорили там. На вид он был разнорабочим, поэтому мне показалось странным, что у него был отдельный офис. Но РХ — место, куда ни за что не впустят человека без пропуска. Даже Тина Ким не смогла бы устроить такое. Как я узнала позже, его офис располагался в подвале, но зайти туда можно было только снаружи — со стороны комнаты охраны, поэтому любой мог войти в офис. Это место — мрачное помещение со сложной внутренней планировкой — правильнее было бы назвать кабинетом, а не офисом. Рядом было машинное отделение, оттуда, словно чудовища, выходили переплетающиеся трубы различного диаметра, виднелась котельная, на полу которой громоздились высокие черные кучи угля. Помещение выглядело совсем не так, как торговая или даже подсобная часть РХ, здесь было грязно и мрачно. Но в то же время офис, благодаря доброжелательности хозяина, выглядел как пристанище честного человека.

В комнате стоял чисто прибранный письменный стол, за которым можно было спокойно переговорить с дядей и его старым другом. Хозяин офиса с почтением предложил нам выпить чаю. Слушая разговор, он вмешался в него, когда узнал, что друг дяди приехал просить устроить на работу свою дочь. Он сказал, что девушки, которые ходят на работу в такое место, внешне выглядят респектабельно, но впоследствии, возможно, никто не возьмет их замуж. Я подумала, что эти не очень лицеприятные слова, естественно, относились и ко мне, но слушать их, не знаю почему, было не так уж неприятно. Наверное, потому, что его слова были именно тем, что мне требовалось для отказа в просьбе старому другу дяди.

Дом моего будущего мужа находился в районе Мённюндон. Часто, когда я ждала трамвая, мы случайно встречались, и нам приходилось вместе идти до дома. Постепенно я узнала, что он за человек и чем занимается. Его работа была связана с коммуникациями, он был технологом и получал зарплату в РХ, но работал на владельца универмага «Донхва». Американской армии требовался специалист, знающий схему бесчисленных труб и проводов, проходящих через невидимую посетителям внутреннюю часть здания. Он был технологом, выбранным в соответствии с их курсом «разумного управления», согласно которому на ответственные должности допускались корейские специалисты. Прошел слух, что, когда закончится война, а правительство вернется обратно в столицу, РХ тоже освободит это здание и переедет то ли в Ёнсан, то ли еще куда, но он был сотрудником, которому не нужно будет уезжать. Что касается меня, то насколько я считала позором гулять по американской воинской части, настолько же презирала людей, работающих внутри нее, поэтому то, что он не был сотрудником РХ, удивило и обрадовало меня.

После случая с дядиным другом я начала выделять его из толпы, как члена семьи. Он стал выглядеть как-то иначе по сравнению с другими рабочими. Я не могла точно описать изменения, произошедшие в нем, но для меня он перестал быть человеком, работающим в РХ. Он говорил по-английски хуже, чем я, но слушать его было не так неприятно, как тех, кто работал в РХ. В магазинах работники, стараясь хорошо говорить на английском, который им не давался, подгибая язык, издавали какой-то странный звук, но он даже слово «вотхо»^[116], которое я хорошо знала, произносил как «воро» — до такой степени не мог подстроиться под английское произношение. Ко всему прочему он не смог исправить японское произношение некоторых слов, например, вместо «хотель» он говорил «хотеру», а вместо «гриль» — «кириру»^[117]. Но даже с таким неповоротливым языком он производил впечатление уважаемого человека, наверное, потому что выглядел он не так, как остальные работники. Казалось, что он мог в любой момент позволить себе уволиться, и это не лишило бы его последних средств к существованию. Он выглядел как благородный человек, умеющий поддерживать хорошие отношения со всеми.

Не умея говорить по-английски, он иногда уезжал с работы на джипе или грузовике, управляемом американским солдатом, наверное, потому, что его офис примыкал к помещению, похожему не то на склад, не то на гараж. Когда я ждала трамвая у входа в район Ыльчжиро, он, проезжая мимо, всегда предлагал подбросить меня до дома. В таких случаях, несмотря на то что было стыдно перед другими, лучшим выходом было быстро сесть в машину и исчезнуть. Надо сказать, что такие случаи были редкостью, но, так как нам было по пути, отказываться было глупо, поэтому мне ничего не оставалось, как ехать вместе с ним. Обычно он довозил меня до дома, но однажды он сказал, что, отправив машину, пойдет со мной в дом и познакомится с моей семьей.

Он был из тех людей, которые, не обучаясь умению держать себя в обществе, вели себя так естественно, что совершенно не ставили других в затруднительное положение. Однажды ночью он неожиданно пришел, держа в руке что-то похожее на пакет с фруктами. В качестве предлога он всегда говорил, что «зашел по пути». Он сказал, что забыл сойти в Мённюндоне и, доехав до Чжунчжона, решил зайти к нам. Племянники любили его, он обожал их, но никогда не покупал им американских вещей, даже пачки жевательной резинки.

Он знал о Чжи Сопе — однажды я познакомила его с ним при встрече за воротами РХ. Когда я весело проводила время с Чжи Сопом, он не мешал нам встречаться и не доставлял беспокойства. Он постоянно находился где-то рядом со мной, но я не ощущала его присутствия, когда Чжи Соп был в Сеуле. Мать оценила его как «уравновешенного человека». Я была согласна с матерью. И такое определение мне нравилось.

Только один раз я видела, как он сердился. Это было летом, во время перебоев с подачей электричества в РХ. Для жилых районов это было обычным делом, поэтому, жалея свечи, для освещения использовали масло с лучиной, но для РХ отключение света во время ведения военных действий было редким событием. Иногда, даже когда наступало временное перемирие, а оно длилось недолго, тут же снова давали свет. Но в тот день я ушла с работы, так и не дождавшись электричества. Конечно, когда пропадало электричество, торговля шла плохо. На следующий день разнорабочие шумели, собравшись в толпу, и о чем-то перешептывались друг с другом. Такое явление было здесь внове. Когда я узнала, в чем дело, оказалось, что во время прекращения подачи электричества не работал большой холодильник в баре и все мясо, находившееся внутри, испортилось. Нужно сказать, что сладковатый запах гамбургера, доносившийся из бара, даже когда я не чувствовала голода, пробуждал аппетит и порабощал мысли. Больше, чем другие американские соблазны, манящий запах жареного мяса порождал страстные мечты о богатой Америке, вызывал зависть и желание. Даже такая благовоспитанная женщина, как Тина Ким, говорила, что, когда иммигрирует, хочет вдоволь наесться мяса. Впрочем, так она лишь утешала саму себя, после того как исчезла надежда воссоединиться с Кэноном. Возмущение разнорабочих вызвала процедура утилизации испорченного мяса. Американцы собрались выбросить мясо, потому что истек срок его хранения, определенный законом. Но разнорабочие никак не могли понять, как можно выбросить мясо, которое выглядело намного свежее, чем мясо, продававшееся в местных лавках, лишь потому, что прошел определенный срок хранения. Чего они и вовсе не могли понять — почему американцы, несмотря на их настойчивые просьбы, не отдают мясо, которое они все равно выбросят! Американцы сказали, что будет неправильно, если они, отдав мясо людям, будут смотреть, как те его едят, не зная, какой вред оно может нанести их здоровью. В официальном деле американцы не могли позволить себе такого дискредитирующего поведения. Но их абсолютный гуманизм не был понятен рабочим, и они, сбившись в толпу, собрались протестовать против утилизации мяса. Обе стороны не совсем хорошо понимали друг друга, возможно, американцам показалось, что разнорабочие устроят беспорядки, они вызвали переводчика и начали шумное обсуждение. Ясно, что победит тот, кто держит рукоятку ножа. Проблема была быстро замята, не растаявшее до конца мясо погрузили в грузовики и вывезли из РХ прямо перед носом у разнорабочих.