Дичь для товарищей по охоте

— Что вам угодно, сударь? Кажется мне, вас вчера уже просили не тревожить Савву Тимофеевича, который нездоров, и никого видеть не желает.

— Вы передайте только, что я по важному делу от господина Красина. Он поймет, — хрипловатым простуженным голосом попросил гость. — Очень срочное дело!

— Он поймет. Ах, ты, господи, какая великая тайна! — с трудом заставила себя говорить вежливо. — А то никто ничего не понимает Можете своему Красину передать, Савва Тимофеевич деньгами лишними не располагает. Кончились деньги на ваши дела! И потом…

— Добрый день, любезнейший Чем обязан? — услышала за спиной глухой, надтреснутый голос Саввы.

— Господин Морозов, позвольте вас приветствовать! — гость оскалился в улыбке, не скрывая радости, что может больше не общаться с вредной барыней.

Савва кивнул.

— По какому делу прибыли? — он вдруг подался вперед. — Вы, часом, не от Горького?

— Нет, — растерянно ответил гость. — От господина Красина…

Савва поморщился.

— «Никитича», — многозначительно уточнил мужчина.

— Савва — вмешалась в разговор Зинаида Григорьевна. — Ты же слышал, что я ответила этому… человеку.

— Слышал! На слух пока не жалуюсь. Дай-ка нам поговорить, Зина!

Зинаида Григорьевна, неодобрительно посмотрев на мужа, направилась по лестнице на второй этаж.

— Так что, Савва Тимофеевич, письмо возьмите! — протянул гость конверт. — Со вчерашнего дня ношу.

Савва вскрыл конверт:

«Уважаемый Савва Тимофеевич! Рад приветствовать Вас. То, что я хотел бы высказать сам, сделает за меня податель сей записки. Это — близкий нам человек.

Примите самые добрые пожелания! Красин».

— Та-ак, слушаю вас, «податель записки».

— Савва Тимофеевич! Леонид Борисович просил передать, что ему необходимо встретиться с вами, но в Москву он пока приехать, по понятным причинам, не может.

Савва усмехнулся.

— Говорят, вы собираетесь во Францию?

— Возможно, — ответил Савва уклончиво. — Здоровье надо поправить.

— Не могли бы вы уточнить, где и когда в Европе вам удобнее будет встретиться с Красиным?

— Передайте господину бывшему главному инженеру — встречаться с ним по интересующему его вопросу больше не намерен. Он поймет.

— Так когда и где? — настойчиво повторил гость, будто не услышал слов Морозова. — Что «Никитичу» передать?

— Я… голубчик, по два раза повторять не приучен-с! Передайте, что слышали, а коли не слышали ничего, так ничего и не передавайте, — раздраженно сказал Савва, направляясь к лестнице.

— Господин Морозов, так что передать Красину про встречу? — растерянно прокричал вслед гость.

— Передайте, прозрел-с! — не оборачиваясь, произнес Савва.

— Зина, хватит подслушивать — громко сказал, проходя мимо двери, за которой скрылась жена. — Господин революционер ушел, а я спать направляюсь. Кланяйся доктору, но сегодня я общаться с ним не расположен!

* * *

«Ах, кабы был механизм или кнопочка какая хитрая, на которую нажал — и мозг отключил… от мыслей… чтоб не бегали и не терзали».

Савва снова прилег на диван и долго устраивался, то подкладывая, то вновь вынимая подушки из-под головы. Вот уже третью неделю после событий на мануфактуре сон никак не приходил, запутавшись между днями и ночами. Савва то забывался, то снова вскакивал и начинал ходить по кабинету, куря одну папиросу за другой.

Что же произошло? Почему вдруг он вырван из привычного изматывающего ритма, когда, чтобы уснуть было достаточно прикоснуться головой к подушке? Что происходит с Россией? Какое адское чудовище вырвалось на волю, затягивая в круговорот кровавых событий новых и новых людей, превращая одних в убийц, а других в жертвы? И как его остановить?

Убийство Великого князя Сергея Александровича, которого Савва лично хорошо знал, казалось ему кошмарным сном. Сила взрыва была столь велика, что части тела несчастного были разбросаны на сотни метров. Его супруга Елизавета Федоровна много часов молча собирала с земли то, что когда-то называлось ее мужем…

Мысли вновь и вновь возвращались к недавним событиям на фабрике, когда вооруженные револьверами люди, сопровождавшиеся возбужденной толпой, напали на солдат, охранявших нефтяные склады мануфактуры. Воинские команды после предупредительных выстрелов открыли огонь по толпе. Несколько человек были убиты, многие ранены. Но более всего потрясло Савву жестокое избиение рабочих, решивших прекратить забастовку и встать к станкам. Полторы тысячи человек хотели возобновить работу, но столкнулись с четко организованной ненавистью и жестокостью тех, кто жаждал продолжения беспорядков. Рабочих били железными прутьями, повалив на землю, избивали ногами, превращая лица и тела в кровавое месиво. Несколько человек скончались по дороге в больницу.

Террор — как опухоль расползавшийся по России под неустанные призывы московского комитета РСДРП вооружаться и учиться обращаться с оружием, которое в ближайшее время понадобится пролетариату, и более всего, необъяснимое поведение близких людей — Алексея и Маши, отрезавших его от себя, как чужой, ненужный, назойливый придаток, опрокидывали представления о нравственности, милосердии и дружбе. Савва все время думал об этом, пытаясь ответить самому себе на мучительный вопрос: они его предали на самом деле или это какая-то игра по новым жестоким правилам? Он мог понять тех, кто предает по малодушию — это категория психологическая. Ему были понятны те, кто предает по расчету, ради выгоды — это от безнравственности и цинизма. Но Маша и Алексей? Опрокинули любовь и дружбу ради политической идеи, которая оказалась для них выше личной привязанности, выше человеческого. Что это? Предательство из заблуждения? Да, да! Конечно, они просто заложники революционной идеи. И, наверное, им самим нужна помощь…

Он посмотрел на часы. Уже утро. А сон все никак не приходит. А часы тикают так громко…

* * *

Густой аромат цветущих деревьев и кустов дурманил головы пчелам, перелетавшим с цветка на цветок. Пронзительно-голубое небо купалось в море, которое лениво облизывало влажными губами кромку Ялтинского берега.

Горький и Андреева прогуливались вдоль моря, вдыхая мягкий воздух, пропитанный йодистым запахом водорослей, и наслаждались теплом и покоем.

«Черт знает, какая красота», — умиротворенно думал Горький, все еще не веря, что столичная мятежная неразбериха, каменная тишина Петропавловской крепости, холодные порывы балтийского ветра — все позади, будто остались в другой жизни. Сама природа будто говорила: «Смотри, жизнь так сказочно прекрасна, забудь о тревогах, блаженствуй, полюби каждый посланный тебе здесь день».

— Да слушаешь ли ты меня, Алеша? — Мария Федоровна, придерживая широкополую соломенную шляпу, которая никак не хотела держаться на голове, зайдя чуть вперед, заглянула спутнику в лицо.

— Вот, Маша, я об этом и говорю… — попытался Горький угадать тему разговора, — тяжко жить, когда небо свинцом нависло над головой. Солнце и простор требуются людям, тогда и жизнь легче покажется. Потому я и бегу все время из столицы вашей, непременно к морю, к солнцу, или — на Волгу.