Дикое царство. О чем поет Север

– Мне скоро отошьют, – сказала я. – Я уже сняла мерки.

– Но нужно уже сегодня. Девочки, одолжите ей что-нибудь из своего.

– Конечно, Люкасса-мири! – закивала Лаванья. – Все будет в лучшем виде!

Когда она ушла Зара на меня бросила взгляд и поцокала языком.

– Что с тобой? Сидишь точно волк в западне, того гляди и руку откусишь

– Вовсе нет, – сдавленно проговорила я. – Просто… странно все это.

– Согласна, – кивнула Кали. – Никогда царь не проводил вечеров вместе с прислугой, а тут на те… Еще и госпожа Шойдра в отъезде.

– Длинный язык у тебя, Кали! – зашипела Лаванья. – Думай, что говоришь.

Девушка поджала губы, а потому вместо нее зашипела Матьяси. Я посмотрела внимательно на них двоих. Казалось, словно зверь не выпускает все эмоции своего человека, Кали злиться нельзя, быть неудобной в своих реакциях и словах. А зверю можно.

– Ты в порядке? – спросила я у нее.

– Да, просто тоже не нравится затея, – покачала она головой.

– Нас не спрашивают нравится нам или нет, – сказала Зара. – Да, нам платят в этом Доме. Но мы служанки, а потом должны выполнять, все, что нам скажут. Иначе выгонят. Куда пойдете работать? Где вас еще будут так кормить? Так что, давайте, не омрачайте ни себе жизнь подозрительными мыслями, ни другим.

Кали недовольно дернула плечом, но ничего не сказала.

– Эстер, пойдем подберем тебе одежду, – сказала Лаванья.

Я кивнула и доела курицу с кари. Еда слегка обжигала рот, но масала-чай охлаждал его. Как жаль, что успокоить тревогу в душе он не в силах. Есть ли что-то в этом мире, способное на это?

Глава 8.1

Когда мне было двенадцать, мама подарила мне браслет из серебра. Это был браслет толстого плетения, который на моем тонком запястье ходил туда-сюда. Я не хотела огорчать маму, а потом носила его не снимая. Он нравился мне по внешнему виду, но я все время боялась, что он слетит с меня. Однажды я сказала матери об этом. Она тогда спокойно улыбнулась и сказала:

– Тогда будь спокойнее, внимательнее. Пусть движения будут более плавными.

Бабушка Илма тогда услышала наш разговор и громко рассмеялась.

– Чему учишь дочь, а, Санна. Сама-то в ее возрасте и побыстрее бегала, и громче смеялась, и руками махала активнее.

– Илма, она становится девушкой раньше.

– Нашу дикость никуда не деть. Эстер, – обратилась ко мне бабушка. – Будь осторожна, но в лес, когда ходишь – просто снимай, если тебе так спокойнее будет.

– У меня тонкая рука, а браслет большой. Некрасиво, – вздохнула я.

– Красиво, Эстер, – кивнула мама. – В этом и суть, на фоне чего-то большого всегда подчеркивается что-то маленькое. И в этом есть своя изящность. Пойдем, нам еще тебе новой одежды отшить нужно.

В тот день мне еще заказали штук десять нарядов. Куда в них ходить, я понятия не имела. По лесу в плиссированных рубашках да вышитых сарафанах не побегаешь. Но было красиво. Я вертелась напротив зеркала у портной, видя в отражении улыбающиеся глаза матери. Женщина, снимавшая с меня мерки, наверное, с ума сошла. Я не могла стоять ровно, она все время устало вздыхала, когда закрепляла булавку на мне.

А когда все было готово… Я нашла, когда их носить: ровно до обеда. Встать с утра, умыться, зачесать волосы, заплести шесть кос, подкрасить губы розовым бальзамом и надеть один из нарядов. Когда я выходила к завтраку с родителями, матушка ласково глядела на меня. Глаза отца смеялись, но он сурово говорил:

– Ну все, теперь отлавливать всех женихов буду! Вот этим буду их бить!

Он показывал на веник в руках нашей уборщицы, грозился, что сломает все веники о спины моих женихов. А глаза его продолжали смеяться. Только после обеда я снимала платье, прыгала в свои штаны, цвета дубовой коры и убегала в лес с ребятами. Женихов ему так и не пришлось избивать. А платья я те помню и по сей день, как и добрый глаза своих родителей.

– Ну-ка, повертись, – сказала Лаванья.

Я стояла в комнате лекарей, надев платье девушки. Ярко-розовое, с открытым пупком, а в районе ног ткань становилась прозрачнее, появлялись разрезы, от чего вид был более пикантный.

– Мне кажется, что это не ее цвет, – сказала нахмурившись Зара.

– А мне кажется, что это платье, в принципе не для меня, – подала я голос. – Можно что-то более закрытое?

Я не испытывала проблем с голой кожей. И хотя на Севере мы надевали куда больше ткани, наготы мы не стыдились. Летом по лесу часто бегали с голыми ногами, в укороченных юбках или брюках, сверкая коленками. Мы даже купались голышом. Разумеется, юноши отворачивались, когда девушки заходили в воду. Но надевать одежду только для… самого факта, что на тебе что-то есть, а на самом деле все видно. Это было дико для меня.

– Ну как закрытое?! Надо же нарядиться! – воскликнула Лаванья.

Еще одна странность для меня. Нарядное – значит открытое. Это, вообще, как связано? Нарядное, значит ткань дороже, больше вышивки. Ткани, в конце концов больше, а значит платье дороже.

– Девочки, дайте ей что-нибудь в цвет глаз, – сказала Кали.

– Она и так все время в синем да голубом. Надо что-то новое.

– У меня есть костюм бежевый, расшитый золотом. Может попробуем? Но он не такой уж нарядный.

– Если ты называешь менее нарядным, что-то более закрытое, то давай, – усмехнулась я.

Лаванья тут же подала новый сверток ткани, помогла снять розовое платье и одеться в новый наряд. Топ был коротким, но с длинными рукавами, брюки сидели высоко, закрывая талию, и между ним и топом была тоненькая полоска кожи.

– Какие ключицы, – цокнула языком Зара, подошедшая к нам. – Красивая ты.

Я почувствовала, как жар прилил к щекам. Я не питала каких-то скромных заблуждений на счет своей внешности. Понимала, что есть, чем привлекать. Но комплименты мне говорили редко. Я только-только стала входить в возраст девушек, на Севере мы поздно созреваем, наша красота раскрывается далеко не сразу. Хотя, конечно, Нолан мне с восьми лет твердил о том, что хочет попробовать на вкус мои губы. Наверное, наслушался парней постарше.

– Спасибо, Лаванья, за наряд, – поблагодарила я девушку.

– Обращайся.

Мы вернулись к себе в комнату с Кали, и она помогла мне завить концы волосы и украсила их золотистыми лентами.

– А ты не будешь помогать госпоже Сараби? – спросила я.

– Она сказала, что не хочет наряжаться. Вообще, она не горела желанием идти на вечер. Мне кажется, что госпожа будет присутствовать недолго. Она не любит семейные вечера.

– Она выглядит иногда одинокой, – сказала я.

– Она рано потеряла своих родителей. И никто не смог ей их заменить. – Голос Кали был полон печали.

Тут к нам постучались, а затем зашла Люкасса.

– Эстер, выйди, пожалуйста, ко мне, – сказала она.

Я послушалась ее. Когда мы оказались в коридоре, она передала мне бумажную записку.

– Знаешь, от кого это?

– Понятия не имею, – растерянно ответила я.

– Будь благоразумна, пожалуйста. – С этими словами она удалилась.

Я раскрыла записку, кажется, что не дышала пока делала это. Я правда не знала, от кого это, и что там может быть написано. За эти секунды, пока я не прочитала, меня успела накрыть волна страха, что кто-то узнал, кто я, что кто-то будет мне угрожать… и…