Диковинки Красного угла

— Вот, деточки, такая история. А то, что я держу в руках — это обломок того самого кола, на который был посажен Огрызок. Посадили Огрызком, а сняли и погребли мученической кровью новокрещенным рабом Божиим Адрианом, в честь Адриана, тоже мученика, который принял мученический венец в тот же день, что и бывший Огрызок, только на тысячу лет раньше. Та самая наложница, что любила его еще как Огрызка, тоже не пошла с войском, а сбежала с дитем под сердцем. Она с кола его снимала и поведала все это. По преданию нашему семейному, будто от них и пошел род наш Собирателевых.

Все долго смотрели на реликвию, потом подержали ее в руках. Особенно долго смотрел Петюня. И, кладя обрубок на вышитую скатерть, спросил тихо:

— Игнатий Пудович, неужто правда, что все это было и что этому... колу столько лет?

— Все правда, Петюнечка. Да, этой нашей святыньке больше 600 лет. А слышали вы, ребята, о Преподобном Сергии Радонежском? Его еще зовут Игуменом всея России, собирателем земли Русской.

Шестиклассники и первоклашка Петюня вообще не знали, кто это такой. Карла знала — в педвузе, который она закончила, его вскользь упоминали, но что он «Игумен всея России» — это она слышала впервые. И только хотела об этом спросить, но Игнатий Пудович опередил:

— Дело в том, деточки, что Россия в то время была большим монастырем, именно так называли ее иностранцы. По монастырским правилам жили тогда на Руси: работа да молитва. А монастырю игумен надобен. В те времена в Радонежских лесах под Москвой появился Сергий.

Молитвенник и смиренник, строитель Троицкого монастыря и духовный строитель земли нашей. Нескончаема была к нему вереница паломников со всей Руси. Каждый, понятное дело, со своим недугом шел, со своей душевной болью: скажи, отец Сергий, как жить дальше, как от напастей избавиться. И всем он помогал, всех избавлял от душевных и телесных недугов.

А в державе Русской, страдавшей тогда под татарским игом, было великое нестроение. Несколько князей насмерть враждовали между собой, каждый хотел, чтоб город, где он княжил, стал стольным градом всей державы. Хотя Божия воля давно рассудила, что Москва, и никакой другой город — столица державы Русской. Но людская воля часто против воли Божией поперек идет, оттого и нестроения бывают. Хотя и Божией воле противиться — все одно, что с хворостинкой против меча булатного сражаться. Однако охотники посражаться всегда находились. Более других два города перед Москвой кичились — Господин Великий Новгород да Тверь. Тверь, конечно, географически не сравнить было с Москвой — на широкой Волге стоит, от татарских стрел дальше, Москвы гораздо больше и богаче. Ну чем не столица? А уж про гордеца-торгаша Господина Великого Новгорода и говорить нечего. Древнейший город на Руси после Киева. Во времена, когда жил Сергий Преподобный (а это четырнадцатый век), Великий Новгород имел 400 тысяч жителей! Еще в XVIII веке в Москве меньше было, а уж в то время она была просто большой деревней. Но Господь решил — Москва главная. Простые люди душой принимали Божию волю, а вот князья — не все. И не только тверские и новгородские. За тридцать лет до нашествия Тамерлана князь Борис Суздальский отхватил у своего брата Нижний Новгород и не признавал власти Московского князя Димитрия, которого потом Донским прозвали за Куликовскую победу. Надо было наказать князя Бориса, да и нижегородцев заодно, чтобы неповадно было на верховную власть посягать. Что такое «наказать»? Это значит, лишить того, что тебе нужно, чтобы ты одумался. Сурово наказать — лишить того, без чего жить нельзя. Итак: 

Суровое Сергиево наказание

 Впереди уже показались купола и башни нижегородского Кремля. Необыкновенно красив сам по себе высокий берег Оки, где она впадает в Волгу. Кремль же наверху прибавлял этой красоте таинственности, тишины и величия. Да и разве сравнить полоску Москвы-реки с водной громадой слившихся Волги и Оки! И ни в чем Ока в этом месте не уступает Волге, ни в мощи течения, ни в ширине.

— Эх, дивная красота, батюшка Сергий! — сказал монах-возница, подхлестывая двух лошадей, тянущих повозку.

— Красота-то красота, да вот благодать отсюда отошла...

— А все-таки, батюшка, прости что говорю, но зря без дружины идем. Говорят, лихие люди нижегородцы, да и Борискова дружина тут.

— А у нас митрополичья грамота самого владыки Алексия.

— Ну а если им и митрополичья грамота не указ?

— Тогда с Божьей помощью, прямо с наказания начнем.

— Эх, батюшка игумен, прости Христа ради, да чем их накажешь, ведь войска ты не взял?

— Мы с тобой другое взяли, — отец Сергий, улыбнувшись, похлопал рукой по громадному деревянному ящику, лежащему на повозке. В ящике позвякивало железом о железо. — Направляй-ка к Спасо-Преображенскому собору. Он главный в городе. Вовремя Господь сподобил доехать, как раз к воскресенью. И служба еще не началась.

Около открытых дверей собора сидел на лавочке человек, похожий на сторожа. Увидав подъехавших, он подошел к повозке.

— Мир вам, путники. Издалече?

— Мир и тебе, раб Божий Антоний, — отец Сергий снял скуфейку, надел клобук с мантией и сошел с повозки.

— А нешто ты знаешь меня? — удивился раб Божий Антоний, подходя под благословение. — Ой, — воскликнул он, когда над ним была занесена благословляющая рука отца Сергия. — Это ты, что ль, батюшка Сергий? Ослаб я нынче глазами, да и темновато еще.

— Значит, не забыл меня? Ну, слава Богу.

— Да нешто можно мне забыть тебя!..

Да, ту поездку он забыть не мог. Прослышав про необыкновенного радонежского игумена, исцеляющего душевные и телесные недуги, поехал он к нему год назад для исцеления своего душевного недуга. И не недуг даже, хуже, обвал в жизни случился, все рухнуло в одночасье, из ямы надо было выбираться, тоска смертная раздирала, жить не хотелось: его баркас с товарами у Жигулевского камня разбойники татарские ограбили, а баркас сожгли. И сына, родную кровиночку, надёжу, которого вез баркас, убили. За товары рассчитываться нечем — гол как сокол, всего лишился. А за сына с кого спросить, кто ответит? И в душе даже на Господа Бога роптал: ну как же это, Господи, почему допустил?

И поехал к батюшке Сергию, поехал почти без надежды. В монастыре ему показалось излишне тихо, скромно и невеличаво. Не поверил даже, когда на его вопрос, где тут отец Сергий, ему указали на старичка в потертом подряснике, который сгорбленно мотыжил грядки с луком. «Тоже мне, чудотворец!» — неуважительно подумалось. А тут вдруг князь московский Димитрий нагрянул с боярами. Князь, никого не видя, к старичку почти бегом и — в ноги ему упал. «Эге», — подумал странник нижегородский. Потом отец Сергий сам к нему подошел. Да так взглянул... Никто никогда не смотрел так на него: все в этом взгляде соединилось: и любовь с добротой, и строгость с укоризной. «Негоже, раб Божий, на Бога роптать!» И еще сказал, улыбаясь:

— Верно ты, брат, про мое недостоинство подумал. На деле же и того хуже.

И по взгляду его печальному было видно, что вправду он так о себе думает. Тут и разрыдался странник нижегородский, сам не зная, от чего больше, — то ли от смирения, которое он впервые видел, то ли от прозорливости подвижника.

— Бог дал, Бог взял, мил человек. Сына твоего к Себе в Царствие Свое взял — это радость; имущество отнял, считай, что грехи твои нераскаянные отнял по милости Своей.

Только это и сказал батюшка Сергий и хватило этого, чтобы вся душевная болячка на корню исцелела...

— А ты что, батюшка, всех помнишь, кто у тебя бывал? Улыбнулся отец Сергий:

— Таких, как ты, нешто забудешь! Что с глазами-то?

— Да поднял не по силам, надорвался слегка, вот по глазам и ударило.

— Да-а... Не по силам брать — гордыню тешить, Бога гневить. Взяли вы, нижегородцы, не по силам, и грамоты митрополичьи вам нипочем и указы великокняжеские московские — не указы, Богом ставленная власть — не власть... В храме никого?

— Никого, рано еще. А я за сторожа нынче.