Диковинки Красного угла

— Ну-ка, сторож, помоги ящик вскрыть.

В ящике оказались доверху наваленные большие амбарные замки.

— Эх! — в один голос воскликнули возница и сторож. — И куда ж столько замков, батюшка?

— А храмы нижегородские закрывать, — тихо сказал отец Сергий, направляясь с замком к двери собора.

— Погодь, — испугался сторож, — как закрывать?

— А они вам без надобности.

— Да что ты говоришь такое, батюшка, как без надобности?

— В суд и осуждение будет вам причащение Святых Тайн, коли вы все, с князем вашим во главе, не подчиняетесь Богом данной власти. До покаяния не будет у вас церковной службы.

Вся фигура сторожа и растерянный взгляд его выражали ужас. Монаху-вознице тоже было не по себе: «Побить могут, а то и вообще растерзают...»

Тут перед дверьми появился еще один человек:

— Антоний, что тут происходит? — строго спросил он. — Откуда замок на двери?

— Да вот, — потерянно выдавил сторож Антон, — батюшка Сергий, московский посланник, храмы наши закрывать приехал.

— Че-вво?! — человек двинулся к отцу Сергию, но на его пути бесстрашно встал монах-возница.

— Осади, — тихо, но веско сказал он.

— Та-ак, ладно, послан-нич-ки московские, — яростно вскричал человек, — сейчас будет вам, сейчас вас самих под замки...

И он побежал по слободе, истошно голося:

— Эгей, нижегородцы! Чернецы московские явились наши храмы закрывать!..

Вскоре отца Сергия и монаха-возницу окружала огромная толпа. Часть толпы возмущенно гомонила, часть угрюмо молчала. Про игумена Сергия знали все, хотя большинство видело его в первый раз. Ближе всех к нему стояли архимандрит, настоятель собора и богатырского вида боярин.

— ...Обнаглела Москва, ишь, до чего додумались!..

— А хошь и Сергий, пусть у себя в Радонеже распоряжается... — такие выкрики слышались в толпе, и они становились все сильнее.

Архимандрит поднял руку, и гомон стих, после чего он обратился к отцу Сергию:

— Беззаконие творишь, батюшка, выше Бога себя ставишь.

Вздохнул сокрушенно игумен:

— По Его-то воле да по митрополитову благословению и пришел я, грешный... Беззаконие я пришел не творить, а прекратить. И ты это знаешь, архимандрит, а говоря иначе, своеволию своему потакаешь... Прости меня, недостойного.

— А почему ты решил, что воля Москвы — Божья воля?

— Верховная власть в державе должна быть одна. А когда ее каждый князь на свою сторону перетягивает, это самая страшная беда Руси — тогда Русь для всех врагов легкая добыча. «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит», — так Спаситель говорит. А Москва доказала, что сила и власть ее — материнская для всех, кто под нее встал. Нет у Москвы ни корысти торгаша, ни бесчинства завоевателя. Мать она теперь всем городам Русским вместо Киева. О чем Господа на ектении просим? О тихом и безмолвном житии, о благорастворении воздухов и изобилии плодов земных и временех мирных. И даст все это Господь, когда вы, наконец, власть ее признаете, бунтовать против нее перестанете. И иго монгольское окончательно упразднится, и остальных врагов с Божьей помощью победим, и Жигулевский камень для ваших караванов благословенным местом станет, и свой город там поставим.

Купец Никита Лодкин, самый богатый из нижегородских купцов, стоял прямо за спиной богатыря-боярина. Он был из тех, кто не гомонил, а угрюмо молчал. Ездил он совсем недавно к Сергию, благословение брал, чтоб караван его баркасов, которых он собрал больше ста, благополучно миновал гнездище татарских разбойников у Жигулевского камня. Батюшка благословил и сказал: пройдешь. И прошли. Чувствовал и понимал купец Никита, что нет у отца Сергия никакой личной корысти и привязанности ни к какому городу, ни к какому князю и все, что он говорит, говорит не для своей выгоды, а Духом Святым и, действительно, понимает больше всех тут стоящих, где — благо, а где — беда.

— А прав батюшка Сергий, — громко сказал купец Никита Лодкин. — На мировую надо с Москвой...

— Ты еще!.. — резко обернулся богатырь-боярин. — Так, — он сделал шаг к отцу Сергию, — сам отдашь ключ?!

— Отдам. В обмен на повинную князя вашего брату своему.

Богатырь-боярин с ненавистью смотрел на спокойное лицо игумена. Казалось, еще чуть-чуть и схватит он его своими громадными ручищами. Взгляд же отца Сергия выражал одновременно твердость и жалость к боярину, как к ребенку заблудившемуся...

Не стал богатырь-боярин хватать отца Сергия, почуял, как непривычный холодок прошел по спине...

— Ладно, — рявкнул он. — И без ключа обойдемся. Я этот замок в три счета вырву... — и он быстро пошел к сторожке-избушке, стоявшей около собора.

А отец Сергий перекрестился на храм и сквозь раздвинувшуюся толпу молча двинулся к повозке.

Через минуту боярин стоял около соборной двери с большим ломом. Еще через мгновенье лом был просунут между замочным хомутом и запором и богатырь-боярин всей мощью своих могучих рук, издав воинственное «р-р-и-их!», рывком дернул лом.

От такого рывка и три замка должны были сломаться, а уж петлям точно положено бы вылететь. Но — звенькнуло, и в своих руках оторопевший горе-богатырь увидел половину лома. Вторая половина валялась на земле. Замок же как висел на петлях, так и остался висеть. Силен был боярин, но знал он, что никакой его силы не хватило бы, чтоб вот так лом сломать. Он озадаченно и со страхом оглядывал обломок лома в своих руках. Наконец все повернули головы к повозке отца Сергия. Он ничего этого не видел, он уже сидел на повозке рядом с ящиком, а лошади медленно везли его к Печерскому монастырю.

Перед боярином встал купец Никита Лодкин:

— Слышь, боярин, давай князя Бориса на Кремлевскую площадь.

Монахи Печерского монастыря вместе с игуменом вышли навстречу отцу Сергию и молча смотрели, как он вешает замки на монастырские храмы. И затем все, вереницей, пошли вслед за повозкой ко Кремлю.

Про то, как богатырь-боярин Сергиев замок ломал, скоро узнал весь город.

— Батюшка, — рядом с повозкой шла женщина, на руках у которой пищал ребенок. — А как же дети?.. Я вот дитё причастить хотела.

— Младенчиков причастим запасными Дарами.

Перед открытыми кремлевскими воротами стоял, надменно скрестив руки на груди, главный воевода дружины князя Бориса. Отец Сергий, перекрестившись, молча шел с замком прямо на него.

«Не отойду, — яростно сказал себе воевода. — Не пущу чернеца московского...»

Но, когда кроткие тихие Сергиевы глаза оказались совсем рядом с его глазами, яростными и бурлящими, он, для самого себя неожиданно, дерганным резким шагом отошел в сторону.

— Мир ти, воин Степан, с именинами тебя прошедшими, — сказал отец Сергий спокойным ровным голосом, проходя дальше.