Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

– Ваше высочество, – сказала она, – я нагрубила вам, а вы меня перехитрили. Полагаю, что эта дерзкая девчонка где-то рядом. Приведите её.

– Давайте лучше тайком понаблюдаем за ними, – предложил принц, после чего встал и осторожно отдёрнул занавеску.

Миссис Десборо сидела на стуле спиной к ним. Сомерсет и Гарри слушали её с неподдельным интересом. Чаллонер, сославшись на дела, предпочёл удалиться и оставить сомнительное общество чародейки.

– В этот момент, – вещала миссис Десборо, – Гладстон заметил тень своего коварного преследователя. Он чуть было не издал торжествующий возглас, когда…

– Так это же мистер Сомерсет! – прервала её пожилая дама, едва не взвизгнув. – Мистер Сомерсет, что вы сделали с моим особняком?

– Сударыня, – вмешался принц, – позвольте мне предоставить вам объяснения. А пока что встречайте свою дочь.

– Ну, здравствуй, Клара! – сказала миссис Лаксмор. – По всему видно, что я должна назначить тебе содержание. Тем лучше будет для тебя. Что же до мистера Сомерсета, то мне не терпится выслушать объяснения, поскольку происшествие было чрезвычайно забавным, хотя и очень дорогостоящим. В любом случае, – добавила она, кивнув Полу, – я прониклась к этому молодому джентльмену искренней симпатией, а его картины – самые смешные из всех, что мне доводилось видеть.

– Я заказал холодные закуски, – объявил принц. – Мистер Сомерсет, поскольку это ваши друзья, я предлагаю вам сесть за стол. А я пригляжу за лавкой.

Предисловие к библиографическому изданию 1905, издательство «Чарльз Скрибнерз Санз»

Небольшой домик, или шале, под названием «Ла Солитюд», где мой муж прожил, по его словам, лучшую часть своей жизни, весьма любопытным образом выделялся на фоне окружавшего его пейзажа. Он являлся своего рода достопримечательностью города Йера и бросался в глаза благодаря своему расположению у небольшого утёса возле самых ворот старого города. От подножия утёса до калитки нашего сада простирался пологий склон, а дальше он круто вздымался вверх и переходил в почти отвесную скалу, вершину которой украшали живописные руины средневековой сарацинской крепости.

Появление здесь нашего шале явилось результатом посещения его владельцем Парижской выставки 1878 года. Там, среди миниатюрных китайских пагод, турецких мечетей и прочих построек, стояло швейцарское шале, которое настолько приглянулось нашему хозяину, что тот сразу же купил его и распорядился перевезти в Йер, где его заново отстроили. Оно походило на кукольный домик с такими маленькими комнатками, что мы едва могли там повернуться. Однако с веранд открывались прекрасные виды, а рядом располагался большой, густо заросший зеленью сад с извилистыми тропинками и старыми оливами, где гнездились и пели соловьи. С одной стороны нашему взору открывался Иль-д'Ор, а с другой – возвышавшиеся за Тулоном горы. Наша жизнь текла столь тихо и уединённо, что мы почти ничего не знали о событиях в окружавшем нас мире, разве что со слов заезжего британского репортёра. Я помню, что, прежде чем мы узнали о бушующей холере в расположенном всего в трёх милях от нас Тулоне, мы в течение нескольких дней наблюдали низко нависшее над городом тёмное, зловещее облако и ощущали какую-то смутную тревогу. Позже нам рассказали, что в то самое время на улицах Тулона по распоряжению мэра разжигали огромные костры и по ночам люди собирались вокруг них и кружились в вихре языческого танца, неизвестно кем и как вновь привнесённого из глубины веков.

Однако Тулон отличался не только мрачной атмосферой. Я никогда не забуду тот день, когда мы с мужем ехали через плантации роз, из которых производилось эфирное масло. По обе стороны от нас простирались посадки пышно цветущих розовых кустов. От их насыщенного аромата, смешанного с запахом бесчисленных фиалок, кружилась голова. Когда мы спешились на небольшой поляне, где играли солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев, и журчал прохладный источник, возле которого смеялись и болтали кружевницы в цветастых платьях, мы почувствовали, что нам улыбается счастье.

В Йере мы не поддерживали почти никаких знакомств, за исключением нашего врача доктора Видаля и местного аптекаря-англичанина мистера Пауэлла. От нового города нас отделяли несколько маршей деревянной лестницы, круто спускавшейся прямо на улицу. В двух шагах от неё стояла аптека мистера Пауэлла, что впоследствии явилось для нас благоприятным обстоятельством. Сам аптекарь горел желанием писать. По крайней мере, один его рассказ, довольно неплохой, был напечатан в журнале «Корнхилл». Мне кажется, что моего мужа куда более интересовали успехи мистера Пауэлла на литературном поприще, нежели его собственный роман «Принц Отто», над которым он тогда работал.

Наша жизнь в шале отличалась непритязательной простотой. Готовила я сама, а помогала мне необученная служанка. Кухня была такой крохотной, что я постоянно подвергалась риску или обжечься о плиту, или пораниться об один из торчавших из стены крючьев для сковородок. Когда мы приглашали кого-нибудь к ужину, нашей служанке приходилось подавать блюда поверх голов, поскольку стулья стояли вплотную к стенам столовой, не давая ей пройти. Рынки в Йере отличались разнообразием, там было много прекрасного дешёвого вина, так что мы впервые за всё время смогли жить весьма вольготно, исходя из нашего скромного дохода.

Муж обычно писал с раннего утра до полудня, а я в это время занималась домашними делами. Днём мы вслух читали написанное утром, обсуждали прочитанное и вносили изменения. После этого мы гуляли в саду, слушая пение птиц, и любовались деревьями и цветами или же в сопровождении нашего шотландского терьера взбирались на гору и бродили среди развалин крепости. После ужина мы беседовали или читали друг другу вслух, иногда заходили в гости к мистеру Пауэллу или принимали его у себя.

В то время муж написал статью под названием «Старое кладбище», впоследствии опубликованную вместе с другими очерками в сборнике «Воспоминания и портреты». Скончался один из друзей моего мужа, однако после его смерти вспоминали лишь его многочисленные ошибки, предав забвению сделанное им добро. Муж всегда принимал несправедливость очень близко к сердцу, особенно несправедливость по отношению к безответным усопшим. Он написал очерк, в котором фактически выступал в защиту своего старого друга, а затем, осознав его личностный характер, засомневался, стоит ли его публиковать. В конечном счёте он отослал корректуру сестре своего друга, предоставив ей решать, увидит статья свет или нет. Она ответила требованием незамедлительно её опубликовать. По иронии судьбы, человеку, написавшему «Старое кладбище» и «Защиту отца Дамиена», – в обоих случаях речь шла об «упокоенных в могилах» людях – было суждено в полной мере испытать несправедливое отношение не со стороны врага или незнакомого человека, но со стороны того, кого он со всем основанием считал своим верным другом.

Примерно тогда же до нас дошла информация, что редактор одного печально известного лондонского издания, публиковавший скандальные истории из жизни частных лиц, был привлечён к суду за клевету, признан виновным и приговорён к тюремному заключению. Узнав об этом, мой муж сказал, что это событие нужно отпраздновать. Вечером мы поставили в каждом окне по свече, устроив иллюминацию, и разожгли костёр, приготовленный для этой цели днём. Мой муж, служанка и я взялись за руки и танцевали вокруг костра, крича и смеясь. Затем последовала расплата. В своём радостном возбуждении мы не заметили, что подул холодный северо-западный ветер, и довольно скоро все продрогли до костей.

Назавтра муж слёг с приступом очередной болезни – ишиаса, а вечером случилось кровоизлияние в мозг. Если бы не расположенная поблизости аптека и мистер Пауэлл, к которому я тотчас же обратилась, то мой муж едва бы смог поправиться. Ишиас и приступ апоплексии слишком много для любого смертного, но нас ждали ещё более суровые испытания.

Старый город с его узкими, извилистыми грязными улочками и скрытыми от солнца обветшалыми домами являлся настоящим рассадником болезней. Его тёмные закоулки кишели возбудителями сыпного тифа, оспы, холеры и бог знает чего ещё. На рассвете мы часто слышали, как под окнами грохотали повозки, увозившие из старого города людей в лазареты для заразных больных. За несколько недель до болезни муж написал письмо мэру Йера, в котором указывал на антисанитарию в старом городе, представлявшую постоянную угрозу всему окрестному населению. Он получил благодарственный ответ, в котором говорилось, что улицы города будут незамедлительно убраны самым тщательным образом. Мэр сдержал своё слово в том, что касалось старого города, однако все эти горы застарелого мусора перевезли чуть поодаль и сбросили в одну огромную кучу прямо напротив очаровательного загородного дома под названием «Розовый холм», чей хозяин – англичанин – находился в отъезде. Это было невыносимо, и опасность многократно возросла, поскольку все дороги вели мимо «Розового холма». Снова обратились к мэру, и опять последовал полный лжи ответ. В своём втором письме мой муж, к несчастью, упомянул о том, что проходящая у нашего шале дорога настоятельно нуждается в ремонте. Нас заверили, что зловонную кучу скоро уберут, а дорогу починят и выровняют. В суете и неразберихе, возникшей из-за болезни мужа, я совершенно забыла об обещаниях мэра, но вскоре они сами о себе напомнили непривычно кипучей деятельностью рабочих, которые выстилали нашу дорогу толстым слоем какого-то материала. К своему великому ужасу, я убедилась, что это содержимое кучи, перенесённой от «Розового холма»!

Мэр исчерпал запасы своего либерализма, и мои страстные обращения к нему остались без ответа. Вскоре почти во всех семьях, живших поблизости от дороги, появились больные тем, что врач назвал эпидемической трахомой. Сия чаша не миновала моего мужа, и ему грозила полная слепота. Вот какая участь ждала литератора! Он был вынужден неподвижно лежать в кровати, страдая от ишиаса, с привязанной к телу правой рукой, чтобы избежать повторного приступа апоплексии, временно лишившись из-за неё дара речи, и к тому же с плотной повязкой на глазах! Раньше, когда я находилась на грани отчаяния, он часто говорил мне: «Стоит всего лишь посмотреть на это с другой стороны, как ты увидишь, что всё к лучшему». Когда я попыталась читать ему и вскоре убедилась, что в полумраке комнаты не могу разобрать ни слова, я сказала с горькой иронией: «Вот это и есть лучшее из того, что могло случиться!» К моему сыну, он воспринял мою реплику совершенно серьёзно, ответив: «Вот ведь странно, я только что собирался сказать тебе то же самое». Он продолжил, сказав, что сейчас вынужден отдыхать, чего бы никогда не сделал по собственной воле. «Ты помнишь, – с трудом написал он левой рукой на большом листе бумаги, – что дядя Джордж говорил о так называемом деривативном? Покрыть мои ступни пузырями, чтобы я лежал тихо? Это и есть одна из форм природного деривативного лечения». Потом он обратился ко мне с просьбой, чтобы каждый день я гуляла около часа, пусть даже ходила взад-вперёд у двери, и придумывала историю, которую могла бы рассказать ему после своего возвращения. Получилось что-то вроде сказок «Тысячи и одной ночи», где я была бы Шахерезадой, а он – султаном. Примерно в то же время в Лондоне произошло несколько взрывов; к счастью, большинство из них не привело к жертвам. Я подумала, что историю о динамите и взрывах можно использовать как сюжетную линию, на которую бы нанизывались прочие рассказы. Я начала с рассказа о мормонах, к которому каждый день прибавлялось новое повествование. Шло время, муж постепенно поправлялся и скоро вновь с головой погрузился в работу, так что о «сказках Шахерезады» больше не вспоминали.