Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

– Слушайте, вы! – оборвал его Сомерсет. – Вы ничего не знаете, кроме своей науки, в которой я никогда не был силён. Я, сударь, изучал жизнь, и позвольте вам напомнить, что мне достаточно лишь взмахнуть рукой и крикнуть… прямо здесь, на улице… и толпа…

– Боже мой, Сомерсет! – вскричал Зеро, смертельно побледнев и остановившись. – Боже праведный, что за слова? Такими словами нельзя шутить, честное слово! Жестокая толпа, слепое исступление… Сомерсет, бога ради, идёмте в трактир!

Сомерсет посмотрел на него с живейшим любопытством.

– Весьма интересно, – заметил он. – Так вас страшит подобная смерть?

– А кого она не устрашит? – удивился заговорщик.

– А быть разорванным динамитом, безусловно, представляется вам некой формой эвтаназии? – поинтересовался молодой человек.

– Прошу меня простить, – ответил Зеро, – но я признаю, что ежедневно подвергался подобному риску, и я с гордостью приму подобную кончину, которая большинству людей представляется отвратительной.

– Ещё один вопрос, – добавил Сомерсет. – Вы отвергаете суд Линча? Почему?

– Это убийство, – спокойно ответил заговорщик, при этом удивлённо подняв брови.

– Вопросов больше не имею! – воскликнул Сомерсет. – Слава богу, во мне больше не осталось неприязни. И хотя вы не представляете, с каким бы удовольствием я увидел вас на эшафоте, я с не меньшим удовольствием посодействую вашему отъезду.

– Я не совсем вас понимаю, – сказал Зеро, – однако уверен, что вы руководствуетесь благими намерениями. Что же до моего отъезда, то остался один неразрешённый вопрос. Я остался совсем без денег, то немногое, чем я располагал, погибло в вихре, который историки с удовольствием назовут «кошмаром на Голден-сквер». Вам хорошо известно, что без того, что называют презренными бумажками, невозможно пересечь океан.

– Для меня, – ответил Сомерсет, – вы перестали быть человеком. У меня вы вызываете не больше сострадания, чем половой коврик, однако ваше непритворное смятение заставляет меня воздержаться от крайних мер. До сегодняшнего дня я всегда считал, что тупость смешна. Теперь я понимаю, что это не так. Когда я гляжу на ваше идиотское лицо, смех душит меня, словно смертельная удавка, и мне хочется плакать кровавыми слезами. Что из этого следует? Я начинаю сомневаться и терять веру в скептицизм. Возможно ли, что я верю в добро и зло?! – воскликнул он, словно ужаснувшись своим словам. – Я убедился, что, к своему великому удивлению, стал жертвой ложных представлений о чести. Продолжатся ли эти перемены? Лишили ли вы меня юношеских иллюзий? Должен ли я превратиться в непримечательного обывателя? Но почему я обращаю эти вопросы к деревянному чурбаку? Довольно. Я не смею оставить вас среди женщин и детей. У меня не хватает мужества выдать вас полиции, если этого хоть как-то можно избежать. У вас нет денег – тогда возьмите мои и убирайтесь. И если я ещё раз увижу вас, тот день станет для вас последним.

– В сложившихся обстоятельствах, – ответил Зеро, – я не вижу причин отказываться от вашего предложения. Ваши слова причиняют мне боль, однако они не удивляют меня. Я отдаю себе отчёт в том, что наши взгляды нуждаются в некотором уточнении, я бы сказал, в своего рода «моральной гигиене». А в вашем характере меня восхищает одна черта – ваша полная откровенность. Что же до аванса, то деньги вам переведут телеграфом из Филадельфии.

– Не трудитесь, – заявил Сомерсет.

– Дорогой мой, вы не понимаете, – сказал заговорщик. – Моё руководство примет меня в высшей степени благожелательно, и мои опыты не будут стеснены какими-то жалкими финансовыми трудностями.

– Сейчас, сударь, речь идет о преступлении, – ответил Сомерсет. – Даже будь вы богаты, как Вандербильт, я никогда не унижусь до того, чтобы получить назад деньги, которыми я столь жутко и страшно распорядился. Возьмите их и оставьте себе. Чёрт возьми, за три дня вы превратили меня в древнего римлянина.

С этими словами Сомерсет кликнул проезжавший мимо кэб, который быстро доставил их на вокзал. Там произошёл обмен обещаниями и передача денег.

– Ну вот, – вздохнул Сомерсет, – я выкупил свою честь на последние деньги. И слава богу, что мне не угрожает ничего, кроме голода. Ведь я избавился от всего, что связывало меня с мистером Зеро Джонсом.

– Голода?! – вскричал Зеро. – Дорогой мой, мне больно это слышать!

– Возьмите билет! – приказал Сомерсет.

– По-моему, вы сердитесь, – сказал Зеро.

– Возьмите билет! – прикрикнул на него молодой человек.

Вскоре заговорщик вернулся с билетом и произнёс:

– Что ж, ваши слова бьют так больно, что я не знаю, уместно ли просить вас обменяться рукопожатием.

– Как с человеком – нет, – ответил Сомерсет. – Но я не против пожать вам руку как насосу, качающему яд и нечистоты.

– Весьма холодное прощание, – вздохнул динамитчик.

В сопровождении Сомерсета он начал спускаться на платформу. Там бурлила толпа: поезд на Ливерпуль ждал отправления, на второй путь только что прибыл другой состав. Протиснувшись сквозь людской водоворот, они оказались около киоска, вокруг которого образовалось открытое пространство. Здесь внимание заговорщика привлекла газета «Ивнинг стандард» с аршинным заголовком: «Экстренный выпуск. Взрыв на Голден-сквер». Глаза Зеро вспыхнули от радости. Он ринулся вперёд, шаря в кармане в поисках мелочи, когда его саквояж с размаху ударился об угол киоска. В ту же секунду со страшным грохотом взорвался динамит. Когда дым рассеялся, взору толпы предстал разнесённый вдребезги киоск и в ужасе бежавший прочь продавец. Однако среди дымящихся обломков нельзя было разглядеть ни останков ирландского патриота, ни остатков саквояжа.

В наступившей суматохе Сомерсету удалось выскользнуть на улицу, и вскоре он оказался на Юстон-Роуд. Голова у него кружилась, под ложечкой сосало от голода, а в карманах не было ни гроша. И всё же, слоняясь по улицам, он с удивлением обнаружил, что на сердце у него легко, словно он ощутил сошедшую на него благодать. Он сказал себе, что даже если его ждёт самое плохое, то он станет голодать, утешая себя мыслью о том, что Зеро исчез с лица земли.

Ближе к вечеру он оказался у входа в лавку мистера Годолла. Совсем обессиленный, едва осознавая, что он делает, Сомерсет отворил стеклянную дверь и вошёл.

– Ба! – воскликнул мистер Годолл. – Мистер Сомерсет! Ну-с, как ваше приключение? Вы мне расскажете обещанную историю? Садитесь, прошу вас, и позвольте предложить вам сигару собственного изготовления. А взамен вы порадуете меня захватывающим повествованием.

– Мне сейчас не до сигары, – ответил Сомерсет.

– Конечно, конечно! – согласился мистер Годолл. – Однако позвольте получше разглядеть вас. Мне кажется, что вы изменились. Бедный мальчик, надеюсь, с вами ничего не случилось?

В ответ Сомерсет разрыдался.

Эпилог в курительной

В один из дождливых дней декабря прошлого года, где-то между девятью и десятью часами утра, мистер Эдвард Чаллонер с зонтом над головой появился у входа в курительную на Руперт-стрит. Он был здесь всего лишь однажды, поскольку воспоминания о случившемся после и страх увидеть Сомерсета препятствовали его возвращению. Даже теперь он заглянул внутрь, прежде чем войти. Но покупателей в лавке не было.