Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

– А, мой дорогой Сомерсет, – произнёс он. – Неужели вы вчера вечером стали приверженцем очередной политической доктрины?

– К вам дама, сэр, – ответил Сомерсет, снова покраснев.

– Вы видели её, я полагаю? – поинтересовался мистер Годолл и, получив положительный ответ, продолжил: – Прошу меня простить, сударь мой, если я предложу вам подсказку. Вполне вероятно, что дама может пожелать полностью забыть прошлое. Скажу вам как джентльмен джентльмену, слов больше не нужно.

Минуту спустя он принял миссис Десборо с присущей ему учтивостью.

– Я рад, сударыня, приветствовать вас в моём скромном жилище, – начал он. – И для меня явится не только долгом вежливости, но также и огромным удовольствием быть полезным вам и мистеру Десборо.

– Ваше высочество, – ответила Клара, – я должна начать с благодарности. Насколько я наслышана о вас, то вы всегда помогаете попавшим в беду. Что же до моего Гарри, то он достоин всего, что вы сможете для него сделать.

Она умолкла.

– А для себя? – спросил мистер Годолл. – Вы как будто бы хотели продолжить.

– Вы читаете мои мысли, – сказала она. – Что до меня, там всё по-другому.

– Я здесь не для того, чтобы судить людей, – ответил принц, – а уж тем более женщин. Теперь я частное лицо, как вы и миллионы других, однако я до сих пор выступаю на стороне пострадавших. Так вот, сударыня, вы лучше меня знаете, а Богу лучше вас ведомо, сколько зла вы в своё время причинили людям. Я не собираюсь проводить расследование. Меня волнует будущее, и именно о нём я и забочусь. Я никогда не вложу оружие в руки вероломного убийцы и никогда не позволю обогатиться кому-то из развязавших эту необъявленную и крайне жестокую войну. Я говорю несколько резко, однако я знаю цену своим словам. Я постоянно напоминаю себе, что вы женщина, и всегда помню о детях, жизни которых вы угрожали. Женщина, – торжественно повторил он, – и дети. Возможно, сударыня, когда вы сами станете матерью, вы поймёте глубинную суть этой антитезы. Возможно, когда вы ночью встанете на колени у колыбели, вас охватит страх, по силе своей несравнимый с раскаянием или угрызениями совести. И когда дитя ваше мучимо болезнью, вы не сразу преклоните колени перед Господом.

– Вы видите вину, – ответила она, – а не оправдание. У вас никогда не щемило сердце, если вы слышали о страданиях угнетённых? Скорее всего, нет – ведь вы родились на троне.

– Я рождён женщиной, – возразил принц, – и рождён в муках, беспомощный, как и другие младенцы. Я никогда не забывал то, что вы предали забвению. Разве не ваш английский поэт, глядя на Землю со стороны, увидел захваты, манёвры огромных масс войск, боевые корабли в море и гигантские облака пыли, поднятые в битвах могучих армий? И, выискивая причину всех этих потрясений, не он ли заметил в самой сердцевине мать и дитя? Таковы, мадам, мои политические взгляды, а стихи Ковентри Патмора я в своё время приказал перевести на язык моей родной страны Богемии. Да, таковы мои взгляды. Изменить и улучшить, что возможно, не забывая при этом, что человек есть дьявол, обременённый верой в ложные идеалы. И, не произнося напыщенных и благородных словес, не призывая к справедливым и благим деяниям, в меру сил облегчить это бремя.

На несколько мгновений воцарилось молчание.

– Боюсь, сударыня, – продолжил принц, – что вас утомил. Мои принципы строги, как я сам, и они устаревают вместе со мной. Однако я осмелюсь просить у вас ответа.

– Скажу лишь одно, – произнесла миссис Десборо. – Я люблю своего мужа.

– Прекрасный ответ, – согласился принц, – и он оказывает благотворное влияние, однако он совсем не обязательно имеет отношение к жизни.

– Перед таким человеком, как вы, я не стану изображать из себя гордячку, – ответила она. – Чего вы ждёте от меня? Уверена, что не пламенного возмущения. Что я могу сказать? Я совершила многое, в чём не могу оправдаться и чего я никогда не совершу вновь. Что-то ещё? Да, пожалуй: я никогда не обольщалась бестолковой политической риторикой. По крайней мере, я была готова к возмездию. В то время как я вела войну – или сеяла смерть, если сказать проще, – я никогда не обвиняла своих противников в убийстве. Я никогда не испытывала и не притворялась, что испытываю ужас, когда они объявили награду за мою голову. Я никогда не называла полисменов наймитами. Короче говоря, возможно, я совершала преступления, но я никогда не была дурой.

– Довольно, сударыня! – воскликнул принц. – Более чем довольно! Мне весьма отрадно услышать ваши слова, ибо в наш век, когда даже террористы сентиментальны, в моих глазах наибольшим достоинством является ясность ума. Позвольте мне просить вас удалиться, поскольку я слышу звон колокольчика. А это значит, что у порога ждёт мой старый друг – ваша матушка. Совместно с ней я обещаю, что сделаю всё возможное.

Как только миссис Десборо вернулась в курительную, принц открыл входную дверь павильона и впустил миссис Лаксмор.

– Досточтимая сударыня, – произнёс он, – неужели моё лицо так изменилось, что в мистере Годолле вы больше не узнаёте принца Флоризеля?

– Ну разумеется! – воскликнула она, глядя на него в лорнет. – Я всегда считала ваше высочество образцом человека и смею вас заверить, что после постигших вас превратностей судьбы, о коих я узнала с глубоким прискорбием, моё уважение к вам ещё более выросло.

– Я обнаружил это, – ответил принц, – во всех своих знакомых. Сударыня, прошу вас, усаживайтесь поудобнее. Моё дело деликатного свойства и касается вашей дочери.

– В таком случае, – сказала миссис Лаксмор, – можете не утруждать себя словами, ибо я окончательно и бесповоротно решила не иметь с ней ничего общего. Ни слова не желаю слышать в её защиту. Но поскольку я не ценю ничего выше справедливости, полагаю своим долгом объяснить причины моего недовольства. Она бросила меня, пренебрегла моей заботой. Многие годы она якшалась с недостойными в высшей степени субъектами. К тому же, что ещё более усугубляет её вину, она недавно вышла замуж. Я не желаю видеть ни её, ни того, с кем она связала свою судьбу. Я всегда предлагала ей сто двадцать фунтов в год и предлагаю их вновь. В её возрасте я получала столько же.

– Прекрасно, сударыня! – воскликнул принц. – Да будет так! Однако немного отвлечёмся. Каков был доход преподобного Бернарда Феншоу?

– Моего отца? – переспросила пожилая дама. – По-моему, семьсот фунтов в год.

– Вы, полагаю, были одной из?.. – продолжал принц.

– Из четырёх, – последовал ответ. – Нас было четыре дочери, и, как это ни прискорбно, в Англии трудно сыскать более мерзкую семейку.

– Боже мой! – покачал головой принц. – А у вас, сударыня, доход около восьмисот фунтов?

– Не более пятисот, – ответила пожилая дама. – Однако куда это вы клоните?

– К содержанию в тысячу фунтов ежегодно, – с улыбкой ответил Флоризель. – Я не могу позволить вам разделить участь вашего отца. Он был беден, вы богаты. Он тяготился своей бедностью, вы не станете тяготиться богатством. К тому же, сударыня, если вникнуть в суть дела, то у вас с отцом одна точка соприкосновения: у каждого была дочь, известная более своей живостью, нежели чувством долга.

– Меня обманом заманили в этот дом, – заявила старуха, вскочив на ноги. – Но ничего не выйдет. Не все табачники в Европе…

– Ах, сударыня! – прервал её Флоризель. – До моего низложения вы не выражались подобным образом. И поскольку вы столь неодобрительно относитесь к ремеслу, которым я зарабатываю на жизнь, позвольте чисто дружески обрисовать возможное развитие событий. Если вы откажетесь помогать своей дочери, мне придётся поставить даму за прилавок, где она наверняка станет украшением заведения, а ваш зять наденет ливрею и сделается посыльным. Подобный прилив свежей крови удвоит доходы моего заведения, и в знак благодарности я, возможно, помещу фамилию Лаксмор рядом с Годоллом.