Дизайнер Жорка. Книга 1. Мальчики

– Подите сюда, мальчики!

Ицик и Златка, оба тощие, оба бритые наголо, в подкороченных матерью чужих обносках, действительно были похожи, как две матрешки, большая и поменьше, и таращились одинаковыми тёмно-карими пушистыми глазами.

Женщина завела их в дом, в большую квадратную кухню, праздничную из-за бликующих по стенам майоликовых плиток, голубых, тёмно-синих, жёлтых. Здесь вообще было много цветных весёлых пятен. По стенам – буфеты с цветастыми тарелками, в нишах – огнистыми боками сверкают начищенные медные кувшины и пузатые котелки. Бронебойным орудием выступала чугунная плита, почти такая же, как в кухне их варшавского дома, а на ней – три огромных пузатых чайника, каждый другого цвета. Налив чаю в маленькие и плоские, как в парикмахерской были, чашки без ручек, хозяйка отсыпала каждому по горсти чищенных грецких орехов и крупного золотого изюма…

Сергей Арнольдович на веранде сложил газету, поднялся из плетёного кресла и крикнул в дом: «Володя!» Через пару мгновений из дома показался… ещё один Сергей Арнольдович, с теми же усиками, но по-другому одетый: в более мешковатую, домашнюю простую одежду. Первый что-то негромко сказал второму и, повернувшись к Абрахаму, добавил, что он не против: поляки могут поселиться у них во флигеле; всё равно по городу всюду и ко всем, у кого якобы лишняя площадь, подселяют эвакуированных. Надо только встать на учёт для получения карточек на продукты… Ну, брат всё устроит и распорядится. Правда, там только одна комната, метров пятнадцать – не тесновато будет с детьми?

И тогда Абрахам на веранде и Зельда внизу разом горячо заговорили, благодаря, уверяя, обещая, что… Первый Сергей Арнольдович, с газетой, свёрнутой в трубку и прижатой локтем, прошёл в дом мимо второго, не коснувшись того плечом. Они прошли каждый в своём направлении, как два часовых на зубчатой башне-крепости французских часов «Мсье Тюренн» в запертом на семь замков варшавском доме…

Торопливо шепча свои «спасибо», сжимая в горстях орехи и изюм, дети шмыгнули по ступеням во двор.

– У неё два мужа! – потрясённо пробормотала Златка, распахнув свои блестящие желудёвые глаза под угольными бровями. – Ижьо, у неё два одинаковых мужа!

– Не болтай глупостей, – строго сказал сестре Ицик.

Золотой изюм удивительным образом оказался и сушёным, и сочным, живым: если надавить языком, внутри у него что-то упруго перекатывалось, а попав на зуб, растекалось божественной сладостью.

Отец спустился по ступеням, посверкивая стёклышками полуочков, – он чувствовал себя победителем! Завтра утром он отправится искать Амоса и ту его часовую будку. И завтра же займётся Карлом Вернером в гостиной этих прекрасных благородных людей. Никто не смог починить?! Вздор! Просто часы ещё не попали в руки настоящего мастера.

Он подошёл к жене, легонько коснулся её локтя…

Отвернувшись, Зельда рассматривала двор, пруд с зацветшей водой, двух стариков, сидящих в палисаднике одного из саманных домишек у ворот. Всё помещалось в этом огромном дворе, это была небольшая деревня, Ноев ковчег, прибежище гонимых… Она перевела взгляд на террасу и движением брови указала мужу на странную группу: статная женщина величавой красоты задумчиво стояла у резных перил, увитых голубыми цветами ипомеи, а по обеим сторонам от неё стояли двое одинаковых мужчин… Ни к одному из них она не обращалась, не прикасалась, не смотрела ни на одного, будто остерегалась выделить из них настоящего. Неподвижная, она смотрела вглубь себя застывшим взглядом. А мужчины, повернув к ней лица, молча ждали чего-то: какого-то сигнала, знака, одобрения, призыва?.. Так два средневековых рыцаря перед началом турнира бросали взгляды на балкон, где сидела дама их сердца, пытаясь угадать – кому из двух соперников предназначена брошенная на арену белая роза.

Какая странная семья, подумала Зельда. В отличие от Абрахама она не разбиралась в политике, или там в философии, не знала наизусть сотни страниц мидрашей, античных и европейских философов. Но она хорошо разбиралась во взглядах, в жестах и движениях страстей.

– Это не Варшава, Аврамек, – сказала она мужу на идиш, и добавила: – Даже не Львов.

– Да, – согласился Абрахам, – зато ты живая, Зельда, и я живой, и с нами двое наших детей.

Он положил ладонь на её шею, где прежде круглился аппетитный валик, а ныне болтался грязноватый ворот единственного шерстяного платья, и легонько погладил, как делал всегда, чтобы унять ей нервы.

– Все образуется, Zabciu… Постепенно, не сразу. Нышт торопирен. – И добавил тихо и значительно: – Нышт торопирен, Зельда…

…Она и не торопилась. И все годы изгнания с чиновничьим словом «эвакуация» проработала в швейной артели, организованной польскими беженцами, обшивая семью, знакомых и соседей по двору. Артель выполняла разные заказы: шила для фронта солдатское и офицерское обмундирование и нижнее бельё, перелицовывала костюмы и пальто для населения. А после работы и до глубокой ночи Зельда шила на продажу «какое-нито шмотьё» – модные фуражки-семиклинки, бурки на ноги, фуфайки, дамские жакеты, то да сё.

То да сё…

Глава пятая Агаша

1

«Дайте, ну дайте же мне рассказать о родном городе! И чур не перебивать, а кто перебьёт, тот «Сгоги, холега!» – как говаривал мой покойный дед Макароныч, профессор-ихтиолог, доктор наук, автор статей и монографий Марк Аронович Миркин, обожаемый всем двором легендарный спец по рыбе.

Дайте рассказать о детстве – знаю, что чужие воспоминания интересны, как фурункул на заднице, но потерпите. Во-первых, я трезв как стёклышко, во-вторых, у меня отличное настроение, а уж по какой причине, вам знать не обязательно.

Итак, мой город…

Всегда удивлялся, что об Астрахани не написано ни одной сколь-нибудь захватывающей книги: с тайнами и подвалами её Кремля, с персонажами наособицу, которыми Астрахань – вечный караван-сарай – всегда была переполнена; с чьей-нибудь любовью враздрызг; с пряными описаниями торговых рядов на Больших Исадах; со всей феерией икряного-рыбного рая и с богатейшими запахами изобильной, мерцающей солнечными и лунными бликами Дельты… Ау, писатели, где вы?!

И книгу эту я начал бы с описания астраханской грозы…

Побывал я и пожил в разные годы в самых разных местах, но таких могучих, самим боженькой-громовержцем оркестрованных небесных шоу, под какие рос в родном городе, не встречал и не переживал нигде.

Астраханская гроза начинается с того, что воздух сгущается до осязаемой плотности, вязкой и душной настолько, что кажется: бери нож, режь этот воздух на куски… Через считаные минуты откуда-то из другой вселенной натекают тяжкие, исчерна-синие тучи, вздымающие небо на гривах могучих коней… Резко темнеет, и среди дня на город валится глухая серая мгла. Издали слышатся раскаты конского ржания, смутное красноармейское «уррра-а-а-а!!!», канонада, свист бури; вал идёт за валом, неба больше нет: есть грозный чёрно-синий океан, поминутно пронзаемый огненным трезубцем, будто сверху кто-то пробует лотом глубину: достаточно будет или ещё малёк долить? А в дело уже вступают небесные взрывники: острый скол молнии – грохот обвала! Огненный высверк – адское сотрясение воздуха! Бешеная белая молния – глубинный удар из брюха самой вселенной! Это не просто гром и молния: это харакири небесного свода.

Пока наверху кто-то беспощадный крушит и крошит на кусочки вселенную, воздух продолжает изливать электричество, озон, летучий пар со всех окрестных рек, включая Волгу. Дышать невозможно, дышать так тяжко, что хочется разодрать ногтями собственную грудь: кажется, втягиваешь в лёгкие воду. Лица прохожих бледнеют и покрываются мелкой моросью. Сначала не понять: дождь ли это припустил, или… И тогда – обухом по головам! – на город обрушивается океанский вал, тот самый, что громыхал и угрожал, пробуя огненным трезубцем глубину воздуха…