Дизайнер Жорка. Книга 1. Мальчики
Шрифт:
Ох и лютая была старуха! Страшно нас гоняла. Если мяч в игре случайно влетал к ней в открытое окно, она выбегала во двор с огромным ножом, с мячом под мышкой и показательно протыкала мяч с каким-то увлечённо-озверелым лицом. Всегда казалось, что на мяче не остановится, пойдёт тем же ножом и нас рубать. И страшно, и смешно было – мы с криками разбегались…
На чердак того Горелого-недогорелого дома мы часто лазали в сумерках с фонариками: клад искали. Верхний этаж и чердак над ним были заколочены, но снаружи к слуховому окну поднималась лестница, тоже недообгорелая. Висела на двух ржавых крюках, до земли не доставала, ухватиться за первую целую перекладину можно было, только встав на три ящика, поставленные один на другой. Круглое слуховое окно
Эта самая горелая нора, Дом ведьмы, была для нас истинным клондайком. Среди барахла, снесённого на чердак за жизни разных поколений жильцов, среди калечной мебели, драных гобеленов, ящиков со всякой некомплектной дребеденью вроде надбитых чашек, испорченных патефонов и множества дореволюционных фотографий (до которых нам тогда и дела не было, мы разбрасывали их по полу чердака, наступали, отшвыривали ногами) – находилось и кое-что поценнее. Мы охотились за старыми бумажными деньгами, за монетами екатерининских времён; их охотно скупали дяденьки на маленьком воскресном рынке нумизматов и филателистов в Морском садике.
Старуха бы рехнулась, узнав, сколько добра мы потаскали у неё из-под носа.
Можно себе представить, как я был озадачен, когда однажды выяснилось, что другую полусгорелую квартиру, вернее, просто большую комнату с проломленными после пожара перегородками, занимал тот пожилой Жоркин дружок, к которому взрослые во дворе уважительно обращались по заковыристому имени-отчеству: Цезарь Адамович, мы же, пацаны, за глаза звали «поляком», может, потому, что свою речь он частенько пересыпал: «Вот у нас, в Польше…» Мы закатывали глаза и понимающе переглядывались: ага, у нас в Польше пан тот, у кого – больше.
Да и не был он никаким поляком. Откуда я знал? Однажды мы с дедом столкнулись с ним в овощных рядах на Больших Исадах, где выбирали дедову любимую «брикадель»…
…Тут снова, пожалуйста, присядем, ибо ноги не держат (нет, я трезв как стёклышко!) – просто недостанет сил стоя вспоминать алое сияние летнего астраханского дня на овощных рядах Больших Исад – главного астраханского рынка. Тут, пожалуй, и возлечь бы пристало, как римляне на пиру…
По всей матушке-России «помидор» – это овощ мужского рода. Но только не в Астрахани. «Помидора, помидорка» – по этому слову я узнаю земляка в любой части света. Кстати, и баклажаны у нас именуют по-своему: «демьянки». Но к чёрту баклажаны, в Астрахани они такие же, как и везде, а вот помидоры…
Помидорина сорта «брикадель», ярко-алая, как флаг Советского Союза, королева астраханских томатов, бывала больше килограмма весом, куст ломала и лопалась от сока. А на разрезе – помидорное мясо с редкими семечками, при виде и запахе которого аппетит захлёстывал даже после сытного обеда. Особенно вкусна «брикадель» в знаменитом «астраханском» салате: огурцы, помидоры, сладкий фиолетовый лук, подсолнечное масло – и больше ничего; но помидора должна задавать тон. И маслица плеснуть от души, а чтобы раскрылась помидорная душа «во всю грязь», хозяйки добавляют щепотку сахару, совсем чуть. Лохань такого салата – настоящая астраханская отрада. А настоящий астраханский обед, это уже воспетая мною варёная картошечка с каспийской селёдкой-заломом, с белорыбьим или осетровым балыком, а то и просто с воблёшкой, ну и свежий хлеб, густо намазанный маслом, и лохань вышеупомянутого салата. А чтобы совсем нескучно было – отдельно в миске нарезанная «брикадель», для сводящего с ума аромата.
С наступлением июля «брикадель» царила на знаменитых Больших Исадах. Этот рынок – место особое, сакральное, типа Капитолийского холма в Риме. В моём детстве он тянулся вдоль Кутума, и по выходным торг разворачивался уже на подступах к самим Исадам: фрукты-овощи, тряпичное и прочее барахло, рыболовные снасти,
всякий живой товар: куры, гуси, утки, цыплята и поросята. Тут же предлагали в мешках пшеницу, рожь, комбикорма для скота… Горы арбузов и дынь перекрывали проходы, оставляя покупателям узенькие тропки между полосатыми и солнечно-жёлтыми курганами.Голодным сюда лучше было не приходить.
По сторонам томились в синем дымке бараньи рёбрышки, шашлыки из свиной шеи и – Астрахань! – конечно, шашлыки из рыбы всякошной. Сшибали с ног, завлекали, утягивали в закутки и под навесы лотков разнообразные запахи: варёной кукурузы, жареных и печёных пирожков с начинкой на любой вкус: беляши с мясом, с картошкой, с утятиной, с рисом-яйцом, с капустой, с вязигой; эчпочмаки, чебуреки и курники… Тут и сладкие пирожки – с начинкой из того, что подоспело в разгар сезона: абрикосы – значит, с абрикосами, вишня – нате вам пирожок с вишней, кизил с Дагестана и Чечни – ради бога, тут он, а как же… Вонзайте белы зубы в хрусткий румяный бок, отрывайте кусок, перекатывайте во рту горячее пирожковое благоуханное тесто…
Тётки орали почему-то высокими голосами, срывавшимися в визг, словно перед дракой себя накручивали. Тут же торговали газировкой – 3 копейки стакан крем-соды, 5 копеек – с двойным сиропом. Под пирожок шло отлично. Глотнёшь – кончик языка пощипывает сладкими иголочками.
А чуть поодаль от Кутума, за трамвайными путями раскинуло два симметричных крыла большое двухэтажное здание из белого кирпича: Большие Исады. Трамвай останавливался у главного павильона, и едва ты ступал на асфальт, тебя с головой накрывало душистой волной влажного благоухания, а в глазах вспыхивало ликующее разноцветье в оцинкованных вёдрах: тут торговали цветами кавказцы.
В самом павильоне царил свой порядок, своя незыблемая иерархия: первыми шли медовые, за ними птичьи ряды, затем молочные со своей изысканной палитрой марлевой белизны разных оттенков – от перламутра творогов до слоновой кости ряженки и сметаны и топлёного-томлёного молока.
Направо и налево от боковых дверей раскинулись фруктовые и овощные ряды с дрожащими под капельками воды нежными веточками свежей зелени; тут удушающе пахло кинзой, петрушкой, укропом и базиликом, тут свешивал с прилавков хлёсткие змеиные хвосты зелёный лук… Следом шли мешки и мешочки, россыпи и курганы пряностей со своим тончайшим ароматом. Отдельно тянулся чинный ряд огнемётных маринадов и солёностей, сводящих с ума своей утончённой квашеной вонью.
Ну и мясные ряды, как без них. Большое мясное сердце Больших Исад. Я не любил эту часть рынка, хотя котлеты, жаркое и отбивные, приготовленные дедом, уплетал за обе щеки. В этом обнажении мышц и костей, в отсечённых свиных головах с их философским прищуром, в разломах кроваво-розовой плоти мне чудилось что-то… неприличное, отталкивающее.
И с каким же внутренним освобождением, облегчением вываливаешься из большого павильона, с уже увесистыми котомками в руках – на свежий воздух, к Кутуму, где на задах Больших Исад раскинулся зелёный рынок под длинным зелёным навесом, где ярко и солнечно даже в тени и где всего впонавал; где запахи развеяны ветерком, не назойливы, а только радуют обоняние; где – воля, где можно громко восклицать и хохотать, и сердиться, и ругаться, и спорить.
Лучший товар у татар, но и цена у них высокая, и стоят они насмерть – не переторгуешь. «Не хочь, не бери». Пробовать у них – тоже меру надо знать. Если заметят, что ходишь-пробуешь-не покупаешь, – шуганут так, что тебе уж не до бесплатных завтраков будет.
Однажды, уже балбесом лет пятнадцати, напробовавшись вволю, я, чтобы лавочка не прикрылась, решил купить у торговки одно яблоко – на большее денег не наскрёб.
– Одно? – тётка смотрела на меня строго и подозрительно.
– Одно! – с вызовом подтвердил я, дескать, меня голыми руками не возьмёшь, я местный… Она вдруг рассмеялась, и её лицо разгладилось, а зубы оказались такими сахарно-белыми, что вот стоял бы и смотрел на них до вечера. Выбрала большое яблоко и протянула мне. Бесплатно!