Дмитрий Балашов. На плахе
Шрифт:
Но это Савва Ямщиков, человек, сам положивший немало сил для спасения шедевров русского искусства.
А вот «светоч» шестидесятых, Илья Григорьевич Эренбург вообще отказался встретиться с прибывшим из Петрозаводска заступником за русскую старину. «Когда я обратился к Эренбургу поставить подпись – спасти сотни русских соборов от уничтожения – отказ принять нас – торопился за границу» [58] …
И тем не менее энергия Дмитрия Михайловича не разбилась о русофобскую глухоту шестидесятничества, сумела пробиться она и сквозь равнодушие московской самодостаточности. Д.М. Балашов поднял известных всей стране людей на защиту предназначенных к уничтожению карельских церквей – шедевров русской деревянной архитектуры.
58
ГАНПИНО.
«В зданиях церквей, в живописи икон, – говорил он тогда, убеждая своих противников, – народ сумел выразить все свои представления о красоте, в них запечатлен национальный склад и дух народа, они слиты с самим понятием РОДИНА, это очень важно понять» [59] .
Считается, что благодаря деятельности Балашова было спасено более ста уже запланированных к уничтожению храмов.
Разумеется, в хрущевскую одиннадцатилетку, когда нарастала разработанная Л.Ф. Ильичевым кампания наступления на Церковь, все балашовские успехи на ниве охраны памятников записывались в минус карельскому партийному руководству, и это и определяло отношение к Балашову в Петрозаводске.
59
Балашов Д.М. К организации Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Текст выступления на радио. ГАНПИНО. Ф. 8107, о. 1, д. 931, л. 2.
Сознавал ли Дмитрий Михайлович, что деятельность по защите храмов не прибавит ему ни зарплаты, ни наград?
Понимал…
«Я знал, что кладу свою голову на плаху, знал, что руководители Карелии со мной расправятся, но верил, что мои действия вызовут большой шум, который спасет уникальные культурные ценности».
И порою приступала слабость, порою начинало казаться Дмитрию Михайловичу, что ноша, которую он взвалил на свои плечи – не по силам младшему научному сотруднику…
«Была ночь после драки в Совмине с очередным советским начальником, когда думалось: не бросить ли все это? – признавался он. – Понял – нельзя! Совесть замучит. Утром я проснулся героем и далее летел, как камень, выпущенный из пращи. Было создано Всесоюзное общество охраны памятников старины, и я до сих пор считаю этот поступок самым значительным в своей жизни».
Забегая вперед, скажем, что этот подвиг – а как иначе назвать самоотверженную деятельность Д.М. Балашова! – не был напрасным.
«Одновременно с Балашовым, – вспоминал С.А. Панкратов, – участвовал в той битве и Леонид Леонов – в защиту лесов. И многие другие деятели действительно русской культуры. Их совместными усилиями и была создана к 70-му году атмосфера в обществе, когда стало считаться неприличным быть разрушителем. (Выделено нами. – Н.К.) Когда понятие безродного вандализма слишком переплелось с господствующей идеологией и последней пришлось уступать завоеванные, казалось бы, навсегда, атеистические и русофобские позиции… Заслуга Балашова и всех, кто помогал ему в той нелегкой борьбе, в том, что красота стала утверждаться в обществе – выше сиюминутных идеологических предпочтений».
Нелепо было бы изображать Д.М. Балашова главным и единственным борцом с насаждавшейся Н.С. Хрущевым и Л.Ф. Ильичевым антиправославной идеологией шестидесятников, мечтавших о возвращении на русскую землю «комиссаров в пыльных шлемах».
Эта борьба велась в России повсюду, и именно потому, что сопротивление было повсеместным, и не удалось Н.С. Хрущеву в полной мере возродить пресловутые ленинские принципы государственной русофобии…
Дмитрий Михайлович был лишь одним из героев этого русского сопротивления. И в той борьбе он и возрастал духовно…
Ближайшей соратницей и помощницей Дмитрия Михайловича в эти годы становится его мать.
Она одна воспитывала его детей – Василия и Анну.
Она исполняла различные поручения сына в Ленинграде:
«Сейчас съездила в Пушкинский
дом и напишу тебе все шифры… – писала она 16 июня 1961 года. – Вот все, что ты просил. Гриша на экзамене и, наверное, принесет «2» (на осень придется), поэтому пока писать не хочу, скоро напишу письмо. Пока целую. Мама» [60] .60
ГАНПИНО. Ф. 8107, о. 1, д. 1165, л. 1.
А потом она и вообще перебралась в Петрозаводск.
Но в Петрозаводске Анна Николаевна не замкнулась в пенсионерско-бабушкинских обязанностях. Немолодая уже женщина сумела переквалифицироваться в реставратора икон и устроилась работать в Петрозаводский краеведческий музей.
Многие запомнили эту худенькую, очень подвижную, с волосами, подстриженными по моде тридцатых годов, женщину. Она курила папиросы, была остроумной и ироничной.
Кстати сказать, Савва Ямщиков, воспоминания которого мы уже цитировали, познакомился с Анной Николаевной прежде, чем с Дмитрием Михайловичем.
Анна Николаевна добровольно взялась помогать ему при разборе и профилактической помощи иконам, хранившимся в музейном запаснике. Как вспоминает Ямщиков, эта «миниатюрная на вид сотрудница, которую, казалось, можно было покачнуть легким дуновением воздуха, трудилась, ни в чем не уступая молодым и мощным коллегам».
Но главной для Анны Николаевны в эти годы была работа сына…
Сохранилась переписка Дмитрия Михайловича с матерью, относящаяся к летним месяцам 1963 года… Дмитрий Михайлович уезжал тогда на Печору с группой «Моснаучфильма».
«Вчера утром я приехала сюда (в Петрозаводск. – Н.К.). Как-то холодно было, истопила. Обжилась, – пишет сыну Анна Николаевна 11 июля 1963 года. – Вчера же начала работать. И сегодня утром работала. Уже пять текстов напечатала из 60-ти. Как та баба, которая «горобщв» ловила. Завтра пойду в архив, Соболевского возьму.
Вчера же получила деньги. В филиале.
В музей пока не пойду, подожду несколько дней, двину работу, пока Малышевы не приехали.
Сегодня приходила Галя. Она мне понравилась, но она еще совсем девочка. А что же? Надо, по-моему, жениться тебе. И самое бы умное было – это пожить ей у нас год или два, а если сживетесь – и тогда уж регистрироваться. Только как мать ее на это посмотрит – неизвестно. Я с ней говорила откровенно и прямо. Она согласна со мной, что думала мало. Но, по-видимому, влюблена.
Жалко мне ее мать.
Надо бы ей пожить у нас – тогда механически все разговоры и сплетни прекратятся. А кто там знает, позагсились или нет – никому дела до этого не будет. Она на мать похожа, а в общем симпатичная. Зря только красится.
Сегодня Зоя Славкина пришла и сидела у меня с 2-х часов и до 6-ти. Послезавтра придет и меня потащит к себе, квартиру смотреть. Ну, мы с ней поболтали. Посплетничали.
Получила книги, дал мне их Печорин…
Желаю тебе всего хорошего. Не скучай, по возможности наслаждайся жизнью, не спорь очень-то, не стоит. Помни, что словами редко кого можно убедить. И душу не выворачивай перед чужими. Будь здоров. Пиши. Мама» [61] .
61
ГАНПИНО. Ф. 8107, o. 1 д. 1165, л. 4.
Письмо это в дороге встретилось с письмом Дмитрия Михайловича, отправленным 12 июля 1963 года.
«Сегодня будет «Горка» Первый раз в жизни увижу. Пение здесь сильное – слишком кричат, но стариннее, чем у нас на севере.
Вчера был вечер у Тирановой. Пять баб в сарафанах – здесь их носят много и «назло» власти, запрещают ношение национальной одежды.
Володя [62] (сценарист, с этим мы подружились): «Эх, а мы ведь ничего этого не знаем! Какие же мы русские?»
62
Владимир Бельчинский.