Дневник его любовницы, или Дети лета

– Отец Михаил, – сказал я, отсмеявшись. – Вы верите в призраков?

Отец слегка приподнял брови.

– Церковь отвергает суеверия, – ответил он по-прежнему мягко.

Я кивнул. Так и думал. Мне все мерещится. Я элементарным образом сошел с ума.

– Скажите, а вы верите, что души убитых людей не могут успокоиться до тех пор, пока… Пока не расквитаются с убийцей, – нашел я удобную формулировку.

– Об этом сказано в Ветхом Завете, – ответил священник, не выражая ни малейшего удивления.

– Скажите, – продолжал я. – Если в доме… Одним словом, если в доме нечисто…

Я остановился и пристально взглянул на собеседника. Его лицо оставалось серьезным.

– Если в доме нечисто, – повторил я окрепшим голосом, – можно прогнать нечисть с помощью святой воды?

Отец Михаил вздохнул.

– Существуют специальные обряды, – сказал он неохотно. – Но это не цирковой аттракцион. На проведение подобного обряда должны дать разрешение вышестоящие. А дают они такое разрешение очень редко.

– А если я сам проведу этот обряд? – не отставал я. – Ну, не совсем обряд… Побрызгаю в доме святой водой… Поможет?

Священник посмотрел мне в глаза.

– Вы верите в бога? – спросил он вдруг. – Простите, что я спрашиваю, это дело глубоко личное, но если можете – ответьте.

Я посмотрел в сторону. Обдумал вопрос и ответил честно:

– Не верю.

Священник снова тихонько вздохнул. Как мне показалось, с сожалением.

– Не поможет? – догадался я. – Бог помогает только своим, да? От атеистов он отказывается?

– Это не он от вас отказывается, а вы от него, – ответил священник, и я невольно поперхнулся, такой справедливой и простой была высказанная им мысль.

– Да, пожалуй, – сказал я растерянно. Посмотрел на собеседника с некоторым уважением и спросил:

– А если покреститься? Поможет?

Отец Михаил неловко развел руками.

– Понимаете, – сказал он почти виновато, – вера в бога не исчерпывается соблюдением религиозных обрядов. Это важно, но это еще не есть истинная вера. Это всего лишь внешние ее проявления. Вера должна быть там.

Он прикоснулся пальцем к груди.

– Она иногда бывает так глубоко, что человек и сам не догадывается о том, что носит внутри. А иногда бывает наоборот. Человек соблюдает все обряды и предписания, знает наперечет все церковные праздники, постится, выстаивает службы, а внутри-то – пусто!

Отец Михаил снова развел руками.

– Пусто! – повторил он. – Нет веры, есть только показное благочестие! А там где веры нет, там и благодати нет.

– Ясно, – сказал я. Голова утомилась от долгого разговора и требовала передышки. Боже мой, каким же я стал слабым!

Я попытался приподняться с камня, но не смог и свалился обратно. Отец Михаил торопливо подхватил меня под локоть.

– Я помогу, – сказал он.

– Спасибо, – пробормотал я. – Пожалуй, помогите. До ворот проводите, если вам не трудно.

Очень медленно, опираясь на крепкую руку молодого батюшки, я дошел до своего дома. Остановился перед воротами, освободился от поддержки и сказал:

– Спасибо.

– Не за что, – ответил священник вежливо. – Вы приходите в церковь. Побеседуем, познакомимся… Хочется лучше узнать своих прихожан.

– Я атеист, – напомнил я.

– Это ничего, – ответил отец Михаил. – Все равно приходите. Церковь для всех открыта.

– Вы теперь там работаете? – спросил я.

Священник улыбнулся. Улыбка была хорошая, не обидная.

– Служу, – поправил он. – На бога не работают. Богу служат.

– Ну, да, – пробормотал я. И повторил:

– Спасибо.

Отпер ворота, приоткрыл створку и пошел во двор с таким чувством, словно возвращался в фамильный склеп.

Священник стоял неподвижно и провожал меня взглядом. Закрывая ворота, я видел в его глазах удивление и озабоченность.

Остаток дня пролетел незаметно.

Я все больше погружался в сумрачный мир, тонул в нем, с удивлением и страхом отмечая каждый новый призрак, оживший в сознании. Наверное, такое же чувство испытывают тонущие люди. Погружаются в глубины, понимая, что никогда не выберутся обратно, и пытаются краем угасшего сознания ухватить то, что не дано увидеть другим. Оставшимся на поверхности.

Вот и я приобщился к обществу утопленников. Еще один пассажир «Титаника» с билетом в один конец. Только тонул я не в холодной океанской воде, а в собственном больном сознании.

Оно оказалось ничуть не менее глубоким, чем любая океанская впадина. Возможно, оно было даже гораздо глубже. Беда в том, что свет не достигает такой глубины, и мозг погружается во тьму задолго до того, как упадет на самое дно.

В этом сумеречном состоянии я провел какое-то время. Какое? Бог его знает. Время для меня больше не имело значения, оно превратилось в абстрактную категорию, в прямую, которая соединяет рождение и смерть. Рождение осталось далеко за плечами, а смерть приближалась с каждым сделанным вдохом и выдохом. Ведь я расходовал жизненную энергию уже тем, что просто дышал. А восполнять ее было нечем. Есть я по-прежнему не мог.

Я лежал на постели и пытался вспомнить сегодняшнее число. Впрочем, даже если бы я его и вспомнил, мне бы это мало что дало. Я не помнил, когда я приехал на дачу. Неделю назад? Две? Не знаю.

Телефон умер. Месяц назад меня этот факт только обрадовал бы. Даже один звонок в день казался мне раньше обременительным, а сейчас я бы обрадовался голосу незнакомого человека, ошибшегося номером. Скажу больше: я бы обрадовался даже звонку жены.

Но Оля не звонила. Наверное, я слишком часто давал ей понять своим недовольным тоном, что она мне мешает, что этот звонок некстати, что я занят серьезным делом, что мне нужно закончить главу, что не сейчас не до нее…

Я тихо застонал и закрыл глаза трясущимися руками. Вот я и добился своего. Остался в полной и абсолютной изоляции.

Конечно, я мог бы позвонить Оле сам. Но мне было стыдно просить ее о помощи. Чувство справедливости, или то, что от него осталось, говорило, что я не имею на это никакого права. Я слишком долго игнорировал жену.

Звонить Сашке мне тоже не хотелось. Ее мало интересуют мои проблемы и сложности. Ее по большому счету интересует только одно: рецензия издателя на ее книгу. И если я не могу сообщить ей ничего определенного, то лучше ее не беспокоить. Сашка будет недовольна пустопорожним трепом с нытиком вроде меня.