Дневник его любовницы, или Дети лета

– Ты передумал? – спросила она подозрительно.

– Нет, что ты, – ответил я поспешно.

Она немного оттаяла.

– Значит, покажешь издателю?

– Покажу, – согласился я мученически.

– Не слышу энтузиазма, – сказала Сашка хмуро.

– Прости, – покаялся я. – Просто думаю о том, что сначала должен прочитать его сам.

– Ты мне ничего не должен, – отрезала Сашка.

– Ну, не в том смысле, – заюлил я. Господи, почему я все время наступаю девочке на мозоль?! – Я имею в виду, что могу тебе немного помочь.

– Чем это?

– Пригладить язык, например…

– Обойдусь, – ответила Сашка грубо. – Покажи издателю в том виде, в каком он есть. Если роман плохой, пускай он сам мне об этом скажет.

Я тихонько вздохнул. Скажет, девочка моя. Непременно скажет. У издателя острый профессиональный нюх, позволяющий поставить безошибочный диагноз любому шедевру уже на десятой странице.

И я точно знаю, что он скажет, прочитав первые десять страниц Сашкиного романа. Он скажет только одно слово: «Любительщина!» А это слово означает в переводе непроходной балл.

– Ты чего молчишь? – спросила Сашка подозрительно.

– Саш, у меня глюки начались, – сказал я неожиданно для самого себя.

Сашка не удивилась.

– У тебя вечно глюки! – напомнила она. – Забыл, как в прошлом году тебе мерещились преследователи и рэкетиры?

– Это были телефонные звонки, – попробовал отбиться я. – Что еще подумаешь, когда тебе без конца звонят и молчат?

– И что выяснилось в итоге? – продолжала Сашка безжалостно.

– Саш!

– Выяснилось, что тебе без конца звонила семиклассница, которая вступила в период полового созревания и зачитывалась твоими романами!

– Саш!

– Ты мне даже не рассказывай, что тебе мерещится на этот раз, – закончила Сашка. – Это шутки твоих поклонниц.

Я не стал ей возражать. Вы бы смогли рассказать о женщине, убежавшей со старого снимка, такой трезвой и здравомыслящей особе? Вот и я не смог.

– В общем, я сейчас скину тебе роман по электронной почте, – подвела Сашка итог нашего разговора.

– Скидывай, – согласился я покорно.

– А ты переправишь его издателю.

– Переправлю.

– И без всяких твоих штучек-дрючек и авторских аннотаций!

– То есть? – не понял я.

– Не нужно сообщать, что это роман одной твоей хорошей знакомой, которая спит и видит себя в шапочке с буквой «М». Мастерица, значит, – пояснила Сашка, хотя я прекрасно помнил «Мастера и Маргариту».

– Не буду, – пообещал я.

– Просто отправь роман издателю и попроси его дать объективный отзыв.

– Хорошо.

– По-моему, эта книга у меня получилась, – сказала Сашка озабоченным «писательским» тоном.

Я промолчал. Не знаю, не читал. И не придется читать, к великому моему облегчению.

– Все, принимай почту, – заторопилась Сашка и отключила телефон.

Я вылез из-за стола, подошел к окну и стал смотреть в веселый летний сад, до блеска отмытый вчерашним дождем. Компьютер за моей спиной издал короткий деликатный писк. Почта прибыла, надо полагать.

Я вернулся к столу, проверил свой почтовый ящик. Точно. Роман на месте. Я переадресовал его на сайт моего издателя и отправил с глаз долой.

– Баба с возу, кобыле легче, – сказал я вслух.

Тут же испугался циничной поговорки и оглянулся по сторонам. Я перестал ощущать себя хозяином в доме. Наверное оттого, что нас теперь было здесь двое. Я и незнакомка с фотографии. А может быть, я и мое больное сознание. Уж не знаю, какой вариант мне больше нравится.

Весь день я просидел перед компьютером, уставясь отчаянным взглядом в пустой экран.

Я не мог написать ни одной строчки.

Хуже всего было то, что в моей голове теснилось множество образов и сюжетных поворотов, но все они походили на бредовые видения до такой степени, что материализовать их я просто побоялся. Со мной происходило что-то странное. Что-то очень странное. И это меня пугало.

Весь день я, не переставая, хлестал то минералку, то остатки сока из холодильника. Минут на сорок после этого голова обретала ясность, и я даже пытался что-то отстучать на компьютере. Затем наступал обратный эффект.

Образы в голове утрачивали ясные очертания, превращались в карикатуру на самих себя. Повороты сюжета начинали изобиловать ухабами и провалами, выстроить их в ровную, понятную глазу линию, не получалось.

Я промучился весь день и встал из-за стола совершенно больным.

Пересел в кресло у потухшего камина, машинально взял с журнального столика толстую тетрадь в потертом кожаном переплете. Уложил ее на колени и застыл, разглядывая остановившимся взглядом едва заметные переплетения кожаных морщинок.

– Ну, привет, Николай Антонович, – сказал я с усмешкой. – Вашего полку прибыло.

20.05.05.

«Отчего-то мне в последнее время не работается. Не знаю, виновата ли в этом несносная сырость дождливой последней недели, или меня начинает одолевать обычная весенняя хандра. Да, наверное, всему виной месяц май.

Не люблю весну.

Сам не знаю почему. В это время года я чувствую себя выбитым из привычной размеренной душевной колеи. Отчего-то весной меня всегда охватывает беспокойство, печаль, недовольство своей жизнью… в общем, все то, из-за чего я и решился писать дневник.

Мне хотелось выплеснуть наружу чувства, отравляющие мою кровь, перелить их на бумагу, но я понимаю, что у меня ничего не получилось.

Лизу беспокоит мое состояние. Недавно я повысил голос на жену. Повысил голос на женщину! Никогда в жизни я не позволял себе такого вопиющего отвратительного поступка!

Впрочем, Лизе не нужно ничего объяснять. Иногда мне кажется, что она понимает природу моих душевных метаний гораздо лучше меня самого.

Что ж, я искал в женщине мать, и я ее нашел.

Лиза – чудесная женщина. Умная, красивая, уравновешенная, с прекрасным терпеливым характером…

Что мне еще нужно? Не знаю.

– Мне кажется, ты чувствуешь себя виноватым, – сказала мне Лиза после того, как я накричал на нее из-за какой-то ерунды. Кажется, не нашел на обычном месте своих любимых запонок.

– Виноватым? – удивился я.

То есть сначала удивился. А потом понял, что Лиза права.

Права, как обычно!

Со времени моей последней поездки к Блокам, я все время думал о той девушке.