Дневники Льва Толстого

В случае непонимания опереться только на бесспорное: понимание идет от сейчас и здесь моего тела. Тепло, или жар, так определялась поэзия (начало жизни).

Что было бы в пустом пространстве, к[оторого] никто не видел, не знаю; а у нас, дома, это то, что есть. — Источник всех тел и движений есть тепло. Что же есть тепло? Откуда оно? Как оно действует? (48: 162)

Этот вдруг свежий интерес к теплу понятен. В этой связи понятен и отказ от ранее принятого деления всего на земную и солнечную материи: теперь тепло (или сила, или солнечные лучи) источник и тел тоже — наверное как продолжение двойной способности лучей, проникать и разогревать, или электризовать, намагничивать вещество, а во-вторых превращать само вещество.

Так что натурфилософия Толстого не только у нас, а и у него кончается вопросом: что такое тепло. Ясно ему одно, что у нас «дома», т. е. в моем интимном опыте, от тепла-силы-света всё движение. Всё становится крайне сложным оттого, что тепло может быть скрытым.

Вопрос остается и технический: какое отношение между теплом и водой? Если вода это мы (в современной биологии исследуют особые свойства воды, в ее отношении к теплу, которые делают ее уникальной средой живого), а тепло это наш «домашний» опыт универсального источника (опять же пока только издалека вспомним античные — досократические — представления об очаге тепла, Гестии, в середине мира, как огня в доме, оставляя серьезный экскурс на потом), то мы два, вода и тепло? В каком смысле два, в том же, в каком в курсе «Лес» мы прослеживали две жизни, женскую и мужскую, материю и эйдос, протеины и нуклеины? [71] — Я говорю, это остается всё открытым вопросом. Может быть, от оборванности всего этого у самого Толстого остается в осадке тревожное чувство. Основать знание о веществе и его свойствах на исходном многослойном свете — это оставлено в сущности Толстым пока еще как задание. Тревожно еще и потому, почему в своей натурфилософии — может быть потому что сам вторгается в чужую область, читая Джоуля (Joule, James Prescott (b. Dec. 24, 1818, Salford, Lancashire, Eng.-d. Oct. 11, 1889, Sale, Cheshire), (24 декабря 1818, Солфорд, Ланкашир, Англия — 11 октября 1889, Сэйл, Чешир) English physicist who established that the various forms of energy — mechanical, electrical, and heat — are basically the same and can be changed, one into another. Thus he formed the basis of the law of conservation of energy, the first law of thermodynamics) [72] ;

71

<См.: В. В. Бибихин. Лес (hyle). СПб.: Наука, 2011>.

72

<(24 декабря 1818, Солфорд, Ланкашир, Англия — 11 октября 1889, Сэйл, Чешир), английский физик, доказавший, что различные формы энергии — механическая, электрическая и тепловая — в своей основе тождественны и могут изменяться одна в другую. Так он создал основу закона сохранения энергии, первого начала термодинамики>.

Тиндаля (Джон Тиндаль, 1820–1893, «Теплота, рассматриваемая как род движения» пер. с немыслимой теперь оперативностью с англ. А. П. Шимкова, СПБ 1864; Tyndall, John, b. Aug. 2, 1820, Leighlin Bridge, County Carlow, Ire.— d. Dec. 4, 1893, Hindhead, Surrey, Eng., British physicist who demonstrated why the sky is blue. In 1853 Tyndall was chosen professor of natural philosophy at the Royal Institution, London, where he became a colleague and friend of Michael Faraday. His early work was concerned with the magnetic properties of crystals, but in 1859 he began investigating the ability of various gases to absorb and radiate heat. He established that humid air absorbs heat with little change in temperature, a phenomenon of meteorological importance. Tyndall studied the diffusion of light by large molecules and dust, known as the Tyndall effect; he also performed experiments demonstrating that the sky’s blue colour results from the scattering of the Sun’s rays by molecules in the atmosphere, a phenomenon which was later explained theoretically by Lord Rayleigh. In 1881 he delivered the final blow to the long-held idea of spontaneous generation by proving that germ-free air does not lead to food decay. Tyndall’s publications, more than 16 books and 145 papers, include Heat Considered as a Mode of Motion (1862), Six Lectures on Light (1873), and Forms of Water (1872) [73] );

73

<(P. 2 августа 1820, Лайлин-Бридж, Ирландия — 4 декабря 1893, Хайнд-Хед, Суррей, графство Карлоу, Англия) британский физик, объяснивший, почему небо голубое. В 1853-м Тиндаль был избран профессором естественной философии в Королевском институте (Лондон), где он стал коллегой и другом Майкла Фарадея. Его ранние работы были связаны с магнитными свойствами кристаллов, но в 1859-м он начал исследование способности различных газов поглощать и излучать тепло. Он установил, что влажный воздух поглощает тепло с очень небольшим изменением в температуре — феномен, имеющий большое значение для метеорологии. Тиндаль исследовал рассеяние света большими молекулами и пылью (известное как «эффект Тиндаля»); также он провел эксперименты, показывающие, что голубой цвет неба получается при рассеивании солнечных лучей молекулами в атмосфере — феномен, который был позднее объяснен теоретически Лордом Рэлеем. В 1881-м он нанес окончательный удар долго державшейся идее самозарождения, доказывая, что в воздухе, свободном от микробов, пища не портится. Публикации Тиндаля, более 16 книг и 145 статей, включают Теплота, рассматриваемая, как род движения (1862), Шесть лекций о свете (1873) и Формы воды (1872)>.

Davy, Sir Humphry, BARONET (b. Dec. 17, 1778, Penzance, Cornwall, Eng. — d. May 29, 1829, Geneva), English chemist who discovered several chemical elements (including sodium and potassium) and compounds, invented the miner’s safety lamp, and became one of the greatest exponents of the scientific method [74] .

Изменился ли Толстой после своего примерно трехлетнего занятия — с большими перерывами — натурфилософией?

Это мы должны будем посмотреть.

74

<Дэви Хамфри (Гемфри) (р. 17 декабря 1778, Пензанс, Корнуолл, Англия — 29 мая 1829, Женева), английский химик, который открыл несколько химических элементов (включая натрий и калий) и соединений, изобрел безопасную лампу для шахтеров, и стал одним из величайших представителей научного метода>.

Сейчас начнется самая трудная работа за весь этот курс, и самая важная.

Дело в том, что в годы возобновления — постепенного — дневника, т. е. примерно ко времени написания «Исповеди» (1879, 1882) и «Записок христианина» (1882, 1884) Толстой отказывается от всего что он делал и как он жил до этих своих пятидесяти одного-пятидесяти шести лет. Если был какой-то смысл в том, что мы говорили полгода, и смысл в том, что мы читали его главные художественные вещи, то он в том, чтобы увидеть в этом отказе от себя их верное и прямое продолжение, насколько можно притом понять, единственно возможное, без которого всё другое было бы действительно изменой.

Блестящая «Исповедь» именно из-за совершенства формы часто остается неприступной. Страсть Толстого так отточена, доведена до белого каления, когда упавшая на плиту капля даже уже и не испаряется, а катается по плите. Мимо «Исповеди» скользят, отталкивая ее в область воззрений и рассуждений, т. е. просто отказываясь читать. «Записки христианина», сырые и незаконченные, более проницаемые, в них есть сам тон страсти. И их незаконченность важная, принципиальная, потому что по тону они переходят в «Записки сумасшедшего» (собственно говоря это можно считать одними и теми же записками), написанные тогда же, в 1884 году. По форме — в отличие от «Исповеди» — те и другие записки дневник: «Записки сумасшедшего» начинаются курсивом «1883 года, 20 октября», разве что не стоит Я. П. На третьей странице «Записок христианина» слова:

Записки мои будут именно записки, почти дневник тех событий, которые совершаются в моей уединенной деревенской жизни. Я буду писать только то, что было… (49: 9).

Сначала, правда, надо хотя бы бегло, расставаясь, посмотреть записные книжки за бездневниковые годы. Они в основном состоят из зарисовок, подхваченных слов, их много: природа, времена года, жизнь крестьян, города — почти нигде <нет> картин, только обрывки речей, и то большей частью еще деревенских. Эти краткие картинки словом можно разглядывать как старые фотографии, но они лучше: это как фильмы, кадры, и начинаешь думать, не потеряли ли мы с кино в богатстве по сравнению с мастерскими словесными движущимися картинками. Кино непоправимо испорчено постановкой. Сравните с тем, как неправленое слово Толстого не со стороны описывает, а дает быть сценам, так, что к ним ничего не приписано, но так, что без этих его слов они как бы не были бы, потерялись, благодаря словам стали.

Апреля 26 (1878). Рано утром (5 часов) выезжает помещик четверней в коляске. Грязно, холодно. Лошади, с коротко подвязанными пучками хвостами (пучок седой и пегой), весело бегут, пофыркивая. Кое-где по деревне выходит дым из труб. Мужик за оглоблю вывозит соху. Седелка привязана — мотается.

Дорогой дальней, вынимание из узелков провизии, лепешек — веселая еда с шутками (48: 186).

Выезжает помещик в 5 утра — сам Толстой со своими, и так говорить о себе не отстранение, а наоборот самое тесное приближение к сценке. Это выезд помещика на четверне, вот такой; потом оказывается что помещик я, его имя Лев Толстой, но это вторично, это уже прописка первичного в метрике.

Его запись легенд:

Дерево

У челове[ка] дети рождены. Пойду в монастырь поработаю преподобному. Простил[ся] с женой. Пошел. Встрету человек. Куда? В мон[астырь]. А ты не ладно сделал. Ты детей не дорастил до ног, а тогда. Раздумался человек, воротился. Подрастил мужиков, опять дошел, опять челов[ек]. Куда? В м[онастырь], преп[одобному] послужить, на братию поработ[ать]. Ты не ладно. Ты бы поженил, да посмотрел их житье. Потоптался и назад. День за день. Сыновей женил, сдавать хозяйство детям. Ну ладно, я в мон[астырь]. А ты ведайся. И пошел человек, пришел, ночевал за монаст[ырем]. Поутру к арх[имандриту]. Пришел пре[подобному] послужить, братии поработать. Чего работать? Ныне осень, возьми топор, хлеба на день руби. Пришел в лес, березняк стоит — глаза не хватят. От вершка до комля серебром обвешано дерево. Протоптался. Некуда тюкать, всё серебро. Пришел домой к арх[имандриту]. Я ничего не сделал. Некуда тюкать. Ну, завтра сходишь. Иди на старое место. Опять березн[як], обвешан золотом. Нечего сечь и простоял день. Пришел к арх[имандриту]. Опять ничего не сделал. Обвешан золотом, и топор не вымал из-за пояса. Ну, завтра, чадо. Ночь пришла и прошла. Иди на старо[е] место. Приходит, пенняк один без ветвей. Вынул топор, как тюкнул, упал пень, в 5 местах сломается, весь гнилой. Порубил, а обирать нечего в костер. Пришел домой. Арх[имандриту] сказывает. От рук сломется. Ну хорошо, чадо. Когда молодой был, обвещался идти в монастырь. Ну что рассказал. —

Ты бы в молоды дни пришел бы, поклоны твои бы серебреные. В полвек — золотые, а теперь гнилые (48: 209–210).

Народные слова, пословицы, поговорки. «Бабий тук до мужицких рук». Почему не говорят о собрании пословиц и поговорок Толстого. Это не заготовки, не «затеси», потому что не видно ни малейшего умысла «употребить в дело», как у Астафьева или Лескова, как у рабочего писателя. Пишется просто так, и при прикосновении ощущение живого времени, и настоящее чем фото и фильм.

Баба вяжет рожь. Оправила высокий сноп, колосья сдергала: кои внутрь, кои на ряд. Подгребла старый ряд, загребает новый, ногой подбивает. Набрать с сноп взяла сверху 2 горсти. Свила володью. Обняла сноп, нажала колена, свила, подсунула, подняла, оправляет. Мужик докашивает клином (1879 // 48: 241).

Вот толстовское подглядывание, которое шокировало людей:

Вечером прошел по деревне. У Сергея Резунова крик; остановился, прислушался. Сноха сидит шьет. Отец за столом ругается с сыном. Сын на печи. Об еде что-то. Кашей с маслом тебя кормить. Ты курдюк наел, портки не стянешь. У меня ползут. Сноха смеется. Сын что-то ответил. Старик схватил палку или топор и сделал шаг к печи. Сноха завыла, вскочила: батюшка (Записная книжка № 9, 11.3.1879 // 48: 309).

Но эти вещи, умение Толстого извлекать жизнь словом, нам придется считать нам уже известными, во-первых, а поскольку на самом деле они вовсе не известны, откладываем их на потом. Здесь, в этой живописи, он ходит в правде как рыба в море. Наша тема дневники, где, мы знаем, он скажет что его художество не нужно. Почему скажет. В каком смысле.