Дни, месяцы, годы

– Мама, я не могу поймать эту ярочку, я хочу с ней спать.

Четвертая тетушка стояла в воротах, и взгляд ее мерцал льдистой синевой, выстужая со двора последнее тепло заходящего солнца.

– Ты чего? – спросил ее Ю Шитоу.

Четвертая тетушка молчала, закусив фиолетовую губу.

– Я сначала хотел пойти с тобой к старшим дочерям, но Четвертый дурачок поел и давай гоняться по всей деревне за чужой коровой, взрослые на него и бранились, и с кулаками кидались, а дети швыряли ему в голову камни и комья земли.

Четвертая тетушка перевела льдистый взгляд на Четвертого дурачка.

Во двор снова ворвался красно-зеленый вопль роженицы, он расколол тишину сумерек, будто первый порыв осеннего ветра, что сдувает с деревьев пеструю листву и пускает ее носиться по небу.

Четвертая тетушка смотрела на этот крик, смотрела на Четвертого дурачка, и лицо ее медленно теплело.

– Четвертый дурачок, поди сюда, – велела она сыну.

Тот, словно голодный ребенок при виде незнакомца, робко подошел и свернулся клубочком у ее груди. Четвертая тетушка откинула его спутанные волосы и увидела, что голова сына вся в шишках и ссадинах, будто кора дерева. Кое-где раны затянулись струпьями, но кровь медленно сочилась наружу сквозь трещины.

– Ты зачем гонялся за чужими коровами? – спросила его Четвертая тетушка. – Я же велела тебе сидеть дома и не ходить за ворота!

– Я хотел с ними спать, – ответил дурачок.

– Еще он бегал за курами и утками, – сказал Ю Шитоу.

– Куры с утками тебя обидели? – спросила Четвертая тетушка.

– Я хочу с ними спать и родить ребенка.

Пока он говорил, двор захлестнуло новыми волнами крика роженицы, они заплескались, выталкивая последние отблески заката за горы. И когда по небу прокатился еще один кроваво-красный вопль, солнце безмолвно скрылось. Деревня разом затихла, не было слышно ни звука, будто роженица заснула или потеряла сознание от боли, и весь мир затих вместе с ней.

– Четвертый дурачок, – сказала Четвертая тетушка. – На что тебе ребенок?

– Родится у меня ребенок и назовет тебя бабушкой.

– Если я найду тебе жену, ты и правда родишь мне внучка? – спросила Четвертая тетушка.

– Мама найдет мне жену, я буду спать с ней в обнимку, рожу маме внучка, а потом смастерю черный гроб.

Лицо Ю Шитоу побледнело.

– Найти тебе здоровую жену? – спросила дурачка Четвертая тетушка.

– Тогда я смастерю маме гроб из старого кипариса, – пообещал Четвертый дурачок.

Ю Шитоу притопнул, буравя сына глазами.

– Найти тебе здоровую красивую жену? – спрашивала Четвертая тетушка.

– Тогда я смастерю маме гроб из старого кипариса, а доски будут толщиной в целый чжан.

Ю Шитоу побелел как полотно и в бешенстве затопал ногами.

Четвертая тетушка больше ничего не спрашивала. От слов сына ее лицо немного просветлело и стало спокойным, как чашка с водой в углу, куда никогда не залетает ветер. Мимо ворот пробежала соседка, крикнула: «Третья тетушка, угадай, кто родился? Так я и знала, снова мальчик, быстрее доставай свои весы на тысячу цзиней, говорят, если они три дня провисят на воротах, мальчик вырастет и женится самое меньшее на дочери начальника уезда». Ей что-то крикнули из соседнего дома, и женщина поспешила дальше. На дворе семьи Ю снова стало так же тихо, как и во всей деревне. Наступали сумерки, самый безмятежный час – хребет растворялся в темноте, будто легкое облачко в бескрайнем небе. Ю Шитоу подскочил к Четвертой тетушке, затопал и закричал:

– Отлупи Четвертого дурачка, дай ему затрещину, а не то он последний ум растеряет, сколько можно небо гневить!

Не обращая внимания на слова Ю Шитоу, Четвертая тетушка отстранила сына от груди и долго на него глядела, а Четвертый дурачок гаденько улыбался, будто мать и вправду собирается его сосватать, будто невеста уже сговорена и стоит рядом.

Женщина с весами на тысячу цзиней снова прошла мимо их ворот, гирька билась о железный крюк, выстукивая какую-то мелодию.

– Четвертый дурачок, повтори еще раз, что ты сейчас сказал, – попросила Четвертая тетушка.

– Мама найдет мне красивую здоровую жену, а я рожу маме внучка и смастерю толстый кипарисовый гроб.

– Гроб должен быть без единой щели, – наказала Четвертая тетушка, – чтобы мои кости десятки лет оставались сухими. И еще, мама завтра приготовит два узелка, отнесешь один Старшей сестре, а другой Третьей.

– Чего? – переспросил Четвертый дурачок. – До них же далеко, как до неба.

– Отнесешь, а я пожарю тебе масленую лепешку.

– Хочу пять масленых лепешек.

– Пожарю пять.

– Только лука и масла положи побольше.

– Возьму все масло, что есть в кувшине, и нажарю тебе лепешек, – пообещала Четвертая тетушка.

– Я тогда наемся, засну и никуда не пойду, – ответил дурачок.

Четвертая тетушка растерянно вгляделась в лицо своего дурачка, словно перед ней старая запыленная доска. В этот миг небо ненадолго просветлело, как бывает перед темнотой, и Четвертая тетушка вдруг метнулась на кухню, схватила овощной нож, выскочила во двор и взмахнула лезвием перед самым лицом Четвертого дурачка:

– Зачем мама состряпает тебе пять масленых лепешек? – сурово спросила она.

Лицо дурачка стало не то желтым, как земля, не то белым, как снег, глаза закатились, на трясущихся губах выступила пена, он попятился назад и взмолился:

– Мама, не режь меня, ты велела смастерить тебе толстый кипарисовый гроб без единой щели, а еще отнести два узелка Старшей и Третьей сестре.

Четвертая тетушка швырнула нож к жерновам у дверей кухни и сказала:

– Четвертый дурачок, не бойся, мама пойдет и нажарит тебе лепешек.

Зрачки Четвертого дурачка снова вернулись на место, он глядел на мать и облизывал пену с губ.

Четвертая тетушка развернулась и ушла в дом, через минуту вынесла оттуда дырявый мучной чан и закопченный кувшин с маслом. Зашла на кухню и принялась месить тесто: высыпала из чана остатки муки, перевернула его вверх дном и стукнула по столу, чтобы вытрясти последние крупинки, чан треснул, и Четвертая тетушка бросила его под стол. На дворе к тому времени совсем стемнело, но в деревне еще слышались шаги – это мужчины после ужина собирались у входа в деревню посудачить и послушать рассказы о старине. А женщины остались дома мыть посуду, и серебристый перезвон чашек и плошек слепо тыкался по углам темных переулков. Четвертая тетушка зажгла лампу, и пока она замешивала тесто, лицо ее сделалось одного цвета с мукой. Ю Шитоу зашел на кухню, встал перед ней и затянул:

– Что будешь завтра есть, если сейчас всю заемную муку истратишь?

Четвертая тетушка даже не взглянула на него и ничего не ответила. Тесто вышло жестковато, и она плеснула в миску две горсти воды.

– Что у тебя на уме? – спрашивал Ю Шитоу. – Что с тобой приключилось?

Четвертая тетушка бросила тесто на доску, раскатала, вылила в него все прошлогоднее масло, затем отщипнула кусочек теста, до блеска обтерла им стенки кувшина и швырнула кувшин к мучному чану, словно старую разбитую чашку. По тесту она рассыпала пригоршню соли, потом зачерпнула еще одну, помедлила и бросила третью. Ю Шитоу закричал: