Дни, месяцы, годы

– Я не пойду в дом, пусть Третий один обедает, – ответил Второй зять. – Не могу смотреть, как ему даром все достается только потому, что он здоровый.

– Тебе до дома еще несколько десятков ли, – сказала Четвертая тетушка.

– Боюсь, как бы у Второй припадок не случился, пока меня нет. Кто о ней тогда позаботится? – ответил зять.

Четвертая тетушка забрала у него лопату и сказала:

– Ну, тогда иди.

Второй зять взял узелок с костями:

– Ну, так я пошел.

И ушел, да так быстро, что Четвертая тетушка и оглянуться не успела, а зять и его узелок уже растаяли в сиянии дороги. Четвертая тетушка все стояла на развилке и всматривалась в даль, а когда силуэт зятя почти исчез, крикнула:

– Эй, ты уж подобрее обходись с моей Второй дочерью, поласковее!

И из желтой гущи солнечного света до нее долетел голос Второго зятя:

– Матушка! Не тревожьтесь, как родится малыш, придете, поживете у нас!

Четвертая тетушка вернулась домой и не поверила своим глазам. Всюду царило разорение, двор был покрыт слоем рассыпанного зерна. Ритуальные таблички с именами предков лежали на столе перевернутые. Портрет Ю Шитоу упал под стол. Занавески с дверей исчезли, во внутренней комнате все чаны стояли без крышек, а крышки валялись где попало: одна на кровати, другая на сундуке, третья на полу под ногами. Четвертая тетушка осмотрела комнату и поняла, что в чанах нет ни зернышка, и смолотую недавно муку тоже выгребли из стоявшего в изголовье кувшина – на кровати остался белый след. А два цзиня кунжутного масла из-под стола забрали вместе с бутылкой. Четвертая тетушка вышла из дома и только тут заметила, что со двора исчезла и лестница, что стояла у дерева, и кукурузные початки нового урожая, развешанные под крышей, на ветках и на стене. Все увез Третий зять, здоровый человек.

Дом словно обчистили разбойники, пропало разом все зерно, и новое, и старое. Запасы из-под стола исчезли вместе с чанами, а с ними исчезла вся кукуруза и мешок соевых бобов с кухни. Четвертая тетушка, окаменев, стояла посреди двора, разглядывая пустые ветви и стены. Едва держась на обмякших ногах, она сделала два шага, оперлась о дерево, на котором раньше висела кукуруза, окликнула Третью дочь, но не услышала ни звука в ответ. Безмолвие озером затопило двор и сомкнулось над головой Четвертой тетушки. Она вдруг вспомнила про Четвертого дурачка, вспомнила про своего ребенка, которого заперла в сарае. Метнулась туда, заглянула в окно, Четвертый дурачок лежал на кровати и храпел, изо рта у него текла сладкая слюна, в чашке у изголовья осталась половина масленой лепешки.

Четвертая тетушка вцепилась в прутья на окне и крикнула:

– Свинья! Просыпайся!

Четвертый дурачок проснулся и сел.

– Где твоя Третья сестра?

– Ушла со своим мужем, – сказал, потирая глаза, дурачок.

– Куда они дели все наше зерно?

– Увезли, я видел, как они грузят его на тачку.

– Как же на нее все поместилось? – спросила Четвертая тетушка.

– Третья сестра вышла замуж и разрешила этому кобелю трогать свою грудь, потом пошла в деревню и выпросила у соседей тачку, а потом кобель взял одну тачку, а она другую.

Ноги Четвертой тетушки ослабели и перестали держать, словно из них разом вытащили и мышцы, и кости. Она мягко соскользнула на землю и какое-то время сидела под палящими лучами полуденного солнца, слушая, как Четвертый дурачок с чавканьем доедает лепешку.

– Сынок, – наконец промолвила Четвертая тетушка, – они увезли все наше зерно, и старый урожай, и новый. Почему же ты ничего им не сказал?

– Они пожарили мне лепешек, – отвечал Четвертый дурачок. – Пожарили больших масленых лепешек с луком, я таких отродясь не пробовал.

И спросил:

– Мам, хочешь лепешку? – спросил и бросил из окна кусочек, тот шлепнулся на голову Четвертой тетушки и скатился на землю. Кусок этот был похож на осколок черепицы, по краям на нем виднелись следы зубов Четвертого дурачка, лучше всего отпечатались выступающие вперед клыки. Четвертая тетушка передохнула немного, разглядывая эти отметины, и встала, опираясь о стену. Нащупала ключ на двери, открыла замок и выпустила Четвертого дурачка из сарая.

Он вышел наружу, будто узник из тюрьмы, прищурился на солнце, обежал круг по двору и наконец встал перед Четвертой тетушкой.

– Сынок, скажи, Третий зять хорошо обращался с Третьей сестрой?

– Хорошо, очень хорошо, – ответил Четвертый дурачок. – Они даже в сортир ходили, взявшись за руки.

– Мы вдвоем с тобой остались, – промолвила Четвертая тетушка. – Ты голодный?

– Я съел пять жареных лепешек. Пить хочу.

– Сынок, – сказала ему Четвертая тетушка, – твоя Третья сестра ушла, мама больше не будет запирать тебя в сарае, мама пойдет приготовит тебе суп и угостит двумя головками моченого чеснока.

Глава 5

Стемнело.

С наступлением ночи небо нахмурилось, облака одеялом укрыли хребет. Гребни гор за деревней растворялись в ночи, словно переваренная капуста в котелке. В пустом доме вдруг стало тихо и просторно, будто в ночном поле. Зерна не осталось, оба чана были разбиты. Третья дочь и ее здоровый человек забрали даже связку острого перца, что висела на окне. И ствол молоденькой софоры, из которого Четвертая тетушка собиралась сделать черенок для лопаты, – раньше стоял за дверью, а теперь тоже исчез. Четвертая тетушка зажгла керосиновую лампу, отправила Четвертого дурачка спать, а сама обошла дом – хотела навести порядок, а потом лечь в постель, но вдруг такая усталость одолела, что она и шагу не смогла больше сделать.

Вот и легла спать пораньше.

Засыпая, Четвертая тетушка услышала в комнате прохладный тенистый звук, похожий на шепот ветра. А следом – тихие шаги, точно кто-то медленно прошел из этой комнаты в соседнюю, а потом обратно. Ветер к тому времени почти разогнал тучи, и в окно было видно, как облака бегут по небу, словно вода, затопившая речную отмель, а нежный шепот, с которым они уплывали, был тише воробьиного дыхания. Просочившиеся в окно сумерки, клубясь, заползли на стол, оттуда на кровать, а с кровати на стену. Четвертая тетушка, прикрыв глаза, лежала под одеялом. Лежала так и вдруг услышала заунывный плач, встала посмотреть, а это Ю Шитоу – уселся под окном, свернулся, как поджаренный на солнце дождевой червяк, и рыдает.

– Никудышный, – сказала ему Четвертая тетушка, – дочь сварила горстку твоих костей, а тебя вон как скрючило?

– Дома хоть шаром покати, как же вы с Четвертым дурачком будете жить? – спросил Ю Шитоу.

– Дом на месте, ночевать есть где. Кровати и одеяла целы, можно спать. На хребте осталось наше поле, так что с голоду не помрем, – ответила Четвертая тетушка. – Ступай себе. Без костей тебе и ходить трудно, так что больше меня не навещай. Что толку тебе ходить? Поле сможешь засеять? А воды натаскать? А урвать у соседей мешок с остатками зерна?

Он низко склонил голову, так что волосы почти коснулись ступней. Облака за окном рассеялись, и комната купалась в ярком свете луны. Ю Шитоу свернулся на полу, словно увядший цветок. Четвертая тетушка легла в постель и сказала:

– Не хочешь уходить – наведи порядок в доме, если хоть на что-то еще годишься, а мне завтра рано вставать, удобрять поле под зиму. Как поле удобрим, вместе пойдем проведать старших дочерей.

И Четвертая тетушка уснула.

На следующий день она проснулась с рассветом и увидела, что в комнате царит прежний беспорядок, а там, где всю ночь прочах ее муж Ю Шитоу, стоят два озерца слез.