Дни, месяцы, годы

– Куда столько! Хочешь, чтобы сын от жажды помер после твоих лепешек?

Четвертая тетушка молча покосилась на мужа, взяла и всыпала в тесто всю соль из горшка, хотела было бросить пустой горшок туда же, под стол, но сперва повертела горшок в руках, увидела на нем две трещины и все-таки отправила его под стол.

– Тебе жить надоело? – спросил Ю Шитоу. – Как я погляжу, надоело. А если помрешь, что будет с Четвертым дурачком?

Четвертая тетушка достала из-под стола пару крупных луковиц, мыть не стала, только почистила и мелко покрошила их в тесто, потом закрутила тесто жгутом, разделила на пять кусков и разложила на столе. Пока делила тесто на части, с него горошинами посыпалась соль, Четвертая тетушка подобрала упавшие крупинки с пола и вдавила в тесто. Закончив, медленно подняла голову и посмотрела на Ю Шитоу так, будто перед ней незнакомец. Лицо ее стало тихим и ласковым, полным мягкого света. Ночь раскинулась до самого края неба, и таинственные голоса с полей без помех проникали во двор. Слушая их, Четвертая тетушка перевела взгляд с лица Ю Шитоу на то, что осталось от его ног после лечения Второй дочери, потом снова всмотрелась в лицо, блеклое и расплывчатое, будто его и нет вовсе.

– Вторая дочь выздоровела, – прошептала Четвертая тетушка.

Ю Шитоу остолбенел.

– Пора вылечить Старшую, Третью и Четвертого дурачка, – сказала Четвертая тетушка.

Он отступил на полшага, испуганно глядя ей в лицо.

– У тебя костей почти не осталось, теперь моя очередь, – сказала Четвертая тетушка. – Сегодня в полночь приведи сюда мясника из соседней деревни. Я слышала, он только вчера умер и лежит на соломенной циновке у себя дома. Пока он еще не остыл, пока в руках у него есть живая сила, приведи его сюда, он знает, что делать.

И сказала еще:

– Наточи поострее нож. Четвертый дурачок болеет тяжелее всех, достанешь мой мозг и, пока кровь не остыла, приготовишь отвар, чтобы он выпил. Дочери болеют полегче, разруби мой череп напополам, заверни каждую половинку в три слоя белой ткани и положи узелки на стол. Когда в голове у Четвертого дурачка немного прояснится, он отнесет узелки сестрам.

Взошла луна.

Горы и деревня купались в лунном свете. Двор Четвертой тетушки тронуло легкой прохладой, бледный изжелта-зеленый ветер крутился во дворе, гоняя вдоль стен куриные перья и сухие травинки. Ночные голоса спустились в деревню с хребта и разбрелись по кухне – перешептываются, гуляют по очагу, по мехам, по столу. Четвертая тетушка зажгла огонь и взялась раздувать меха: ху-да, ху-да, – будто застучала колотушкой в барабанчик муюй [22] . Ю Шитоу ушел. Уходя, он с нежностью посмотрел на Четвертую тетушку и сказал:

22

Муюй – деревянный щелевой барабан в форме рыбы, атрибут буддийских храмов.

– Мать, подумай хорошенько. Если иначе никак, свари остатки моих костей.

– Да разве хватит твоих костей? – искоса глянула на него Четвертая тетушка, и не то теплом повеяло от ее взгляда, не то прохладой. – Ты умер больше двадцати лет назад, кости столько лет мокнут в земле, в них и целебной силы почти не осталось.

– Подумай, подумай как следует, – говорил Ю Шитоу, – сделанного не воротишь.

– Ступай, позови того мясника, вели ему прийти в полночь, да заплати, чтобы не ушел от нас с пустыми руками.

– Мать, подумай как следует, – умолял ее Ю Шитоу.

– Так ты идешь или нет? – рявкнула Четвертая тетушка. – Не передай твои предки детям эту болезнь, стала бы я затеваться?

Примолкнув, Ю Шитоу трусливо попятился и вышел из кухни. Четвертая тетушка нагрела котел, бросила на дно раскатанную лепешку, и кухня тотчас наполнилась ароматом масла и едким желтым запахом жареного лука.

Четвертый дурачок закричал со двора:

– Мам, готово? Я есть хочу.

– Сынок, подожди еще немного, – отвечала Четвертая тетушка.

Она убавила огонь в очаге, чтобы лепешка хорошенько пропеклась. Четвертый дурачок зашел на кухню, глянул в котел, и лицо его загорелось от нетерпения, радостные слезы брызнули из глаз и закапали на пол, а рубашка вымокла от слюны.

– Помнишь мамин наказ? – оглядев его, спросила Четвертая тетушка.

– Помню, – ответил дурачок.

– А если забудешь?

– Тогда мама зарежет меня ножом.

Лепешка тем временем поджарилась, сделалась желтой и хрустящей, по кухне поплыл густой терпкий запах. Четвертая тетушка достала лепешку из котла, и в горле у Четвертого дурачка забулькало, кадык заскакал вверх-вниз. Он потянулся к лепешке, но Четвертая тетушка хлопнула его по рукам, разрезала лепешку на четыре части, положила в чашку и дала сыну.

– Вкусно, мама, – набив рот, сказал Четвертый дурачок, – из пяти лепешек я съем четыре с половиной, а половинку отдам тебе.

Четвертая тетушка бросила в котел следующую лепешку, растерянно глядя на сына.

Проглотив еще несколько кусков, Четвертый дурачок вдруг перестал жевать и сказал:

– Мам, соленая, спасу нет, какая соленая.

– Ешь, соленое – самое вкусное, – прибавляя огонь, ответила Четвертая тетушка. – Чем солонее, тем вкуснее.

И Четвертый дурачок снова набросился на лепешку.

Он в один присест съел четыре с половиной лепешки, брюхо у него раздуло, и тут Четвертый дурачок вспомнил, что хочет пить. Четвертая тетушка сказала, что пить сейчас нельзя, от этого живот разболится, наелся – иди поспи, и все пройдет. Четвертый дурачок обкусал по краю последнюю половинку лепешки и поднес ее к лицу матери:

– Мам, будешь?

Четвертая тетушка оглядела полумесяцы, оставшиеся на лепешке от его зубов, и сказала:

– Сынок, мама не будет, это тебе.

И Четвертый дурачок, хихикая, спрятал горячую масленую лепешку у себя за пазухой, вышел во двор, посмотрел на запертые ворота, на залитый луной двор, послушал шаги расходящихся по домам соседей, хлопнул себя по пузу, как по барабану, и направился в свою сараюшку.

Зашел туда и рухнул на кровать.

В деревне стояла тишина глубиной в чи и толщиной в чжан, сверчки звенели, точно серебряные цепочки, растянутые по улицам и домам. Ночные голоса трепещущим синим шелком укрыли поля за деревней. Звезды поредели, но луна висела в небе, такая полная, будто вот-вот взорвется. Свет ее до того густо лился на землю, что было видно даже проползавших в ночи муравьев и букашек. Четвертый дурачок уснул. Упал на кровать и тут же крепко уснул, руки его с остатками лепешки покоились на раздутом животе.

Четвертая тетушка вышла из кухни и заглянула в окно сараюшки. Прислонила к стене упавшую лопату, мотыгу повесила на деревянный шест под карнизом, серп с подоконника воткнула в стенную щель и снова вернулась на кухню. Там она осторожно перевернула кухонный чан, и вся вода из него вылилась наружу. Воду из ведра Четвертая тетушка аккуратно слила и поставила ведро вверх дном у входа в кухню, затем вынесла оттуда полтазика тухлой воды для мытья посуды и разбрызгала по двору. И когда в доме не осталось ни капли воды, Четвертая тетушка вышла за ворота.

Деревня крепко спала, на улице смутно слышался мужской храп и тяжелое дыхание коров в стойлах – теплое, благоухающее сеном, оно расплывалось по улицам и переулкам. И собаки спали мертвым сном, ни один звук с полей и гор их не тревожил. Четвертая тетушка постояла у ворот, взглянула на небо и обеспокоенно направилась к выходу из деревни, но сама не заметила, как оказалась у того богатого дома, мимо которого не стала проходить в сумерках. Запертые ворота возвышались в лунном свете, на створках висели два больших, размером с решето, перевернутых иероглифа «счастье», оставшиеся с прошлого Нового года.