Дни яблок

— Быстро в кресло её посадите и натяните пододеяльник целиком, да. Да, вот так, чтобы лица не было. Теперь слушайте, скоренько лезьте на стол и второй пододеяльник на себя и что бы тут ни случилось — не смотрите, — сказал я. — Всё металлическое снимите: с девочки, и с себя тоже, с рук… И… если молитву какую помните — можно применить.

Дважды просить мне не пришлось. Ткачук резво запрыгнул на стол, тот только скрипнул. Перед тем, как укрыться в непроглядном пододеяльнике в синий цветочек, Юрий Иванович спросил.

— Всё будет нормально? С Лизой?

— Все усилия приложу, — ответил я. — Это же в моих интересах. Но помните — ни звука, вас нет тут… для… ну, вы поняли уже.

Я подошёл к девочке. Белый в розы свёрток в кресле поскуливал от страха.

— Приготовься, — сказал я тихо.

— К чему? — спросила она сквозь ткань.

— Сейчас глупость скажу, а ты повторишь. Точно за мной.

— Глупость? — уточнила девочка. — Повторить?

— Ага, — отозвался я и заметил зелёный фломастер на полу.

— Как на пении, — покорно сказал ребёнок.

— Именно, — подтвердил я. — Готова?

— Да, — пискнула она.

— Теперь закрой глазки, посмотри ими закрытыми вверх — сказал я. — И говори глупость.

— Я не могу смотреть закрытыми глазами, — печально пропищала девочка, — ни вверх, ни вниз. Никуда. Ничего же не видно.

— Ты просто никогда не пробовала, — ответил я. — Постарайся, и всё получится.

Она вздохнула.

— Сон ото нос, — сказал я и зевнул, нарочито громко.

— Сон ото нос, — повторила девочка и обмякла сонно.

— Очень, — пробормотал я, — очень хорошо, тебя тут нет, а говорить за тебя будет Лицо. Исключительно глупости.

Я нарисовал на пододеяльнике лицо — серьёзной, даже несколько надутой девицы, потом косички, чёлку. Слегка оттопыренное правое ухо. В целом вышло чуть саркастично и немного криво.

— Ты будешь ты, — удовлетворённо сказал я. — Ответишь, когда придёт время слов.

После этого пришлось дуть, плевать и бормотать. Позади нас, в самом верху стены, отклеился краешек обоев. Магия, хоть и идёт к вдыхающим и выдыхающим, многое рушит на своём пути. Таковы условия.

— Почему я зелёная? — возмущённо спросило Лицо.

— Это цвет надежды, — благостно ответил я. — К тому же ты, по всему судя, желчная. Это тоже зеленит… И больше думай над тем, что говоришь. Слова ответственны.

— Хм… — отозвалось Лицо.

Большое зеркало, одно из тех, что принёс Юрий Иванович, скрыло меня почти полностью, я выставил его перед собой чуть наискосок, упёрся ноющей спиной в кресло и стал смотреть в другое, среднее — то, что выдала Галя: совсем небольшое, толстое зеркало на деревянной подложке, с подставкой сзади. Стародевье несколько. Стекло его дрожало и прямо на глазах покрывалось инеем. Ещё одно зеркало, тоже довольно большое, стояло, прикрытое пледом, у стены.

Дверь в кабинет рассеклась надвое почти ровной трещиной, постояла мгновение, поразмыслила — и тут же разошлась в стороны, ровно и торжественно. «Как в метро», — с определённым восторгом подумал я.

Шоколадница явилась в проёме тёмной фигурой, вся в пыли и несколько растрёпанная.

— Где ты, недомерок? — с порога осведомилась она. — Ты мешаешь мне присутствием и кознями.

— С умом надо любое дело делать, с умом… — сказал я из-за своего зеркала. — Если ты кукла — сиди себе прямо, а если злой дух — изыди беспрекословно. Тут и аминь.

Ответное проклятие поразило не только зеркало, кресло с укрытым за Лицом ребёнком, обои, но и плафон… выпендрёжную люстрочку в этом их холле. Столько искр, хрустальная пыль и осколки веером. Потрясающе, одним словом. Во всех смыслах.

— Выыхоодии, — сказало создание. — Выходи, живая плоть. Выходи, и поговорим.

— О чём с тобой говорить? Ты же вся трещишь. Возможно, это шашель… Но, может, и возрастное, у тебя откладываются соли?

Кукла изрыгнула фонтан ругательств. Затем начала швыряться дохлыми мухами, сильно пригоревшими кусочками сахара, потом в ход пошла откровенно грязная магия. Запахло стоячей водой и плесенью. Моющиеся обои радостно отклеились и залопотали, подобно стягам на нездешнем ветру. Чёрный кофейный сервиз хищно взвился под потолок и принялся барражировать там, явно высматривая.

— Ну, выйди, — просила Шоколадница, — выйди, сделай дело.

— Мои дела не твоя забота, — ответил я, глядя в заиндевелое зеркало.

— Я найду их… — проскрипело изваяние, — тех, других, тоже людей. И тогда ты выйдешь…

Она торжественно, словно фрегат, развернулась, поскрипывая, и — прямая, смертоносная, неизбежная, отправилась искать. Для начала в детскую. Такие всегда ищут именно там.

— Какой ужас! — возмущённо сказало Лицо. — Ей мало ноги оторвать! Вдребезги такую люстру! Хамка!

Я занялся коробком спичек. Вернее, серой. «Гомельдрев^[61] — верный спутник чародзейчиков, — подумал я. — Почему я не взял с собой иголки?»

В дальней комнате что-то заквакало радостно и ненасытно, прошлёпало омерзительно склизкими звуками, раздался хриплый визг, чавканье. Потом что-то шумно лопнуло, и по квартире полез тухловатый запах. Через несколько минут Шоколадница вернулась, ещё более разъярённая, если такое можно себе представить.

— Признайся мне! — гортанно вопила деревяшка. — Признайся, ничтожество… Кто ты?!

— Шахер-махер-штыц, — уютно сказал я из-за зеркала. — Ты наступила на жабку бумажную всего лишь, и вот уже сколько визгу… А впереди у нас много развлечений, можешь начинать грызть сахарок, дровыняка.

Она обернулась вокруг себя на одной ноге и выпустила из-под чепца косы. Грациозно и хищно. Выглядело красиво. Эти манипуляции с причёсками, конечно, не новость, но смотрятся эффектно. Ну и костяные шпильки в разные стороны.

Шоколадница начала кружиться: конечно, противусолонь, конечно, медленно и, конечно, подросла, оборачиваясь. Явились кукольные щиколотки и немного стёсанные каблуки туфелек.

Я сгрёб обломанную со спичек серу в кучку и вытолкнул эту химзащиту прочь, так, чтобы та оказалась перед большим зеркалом, с пляшущим отражением в нём.

Кукла запела:

— Джура, джура, джин,

Будь моим, один,

Жура, жура, жин —

Один будь моим.

Инура-ура — тут моя игра.

И косы её, выпущенные из шёлкового плена, зазмеились медью, стали расти, стали искать.

Зеркало в руках у меня дрогнуло и заиндевело. Оно увидело, а я услыхал погибель — уж очень старую песню завела Шоколадница. Такими закликают: есть, быть, прясть, стать — и послушно приходят все — и даже герои. Отказать нельзя…