Дни яблок

— Про надпись? — заинтересованно спросила Аня, отсердившись.

— Да так… — отозвался я. — Прочёл тут недавно: ад либ точечка, и всё — понимай как хочешь. Латиницей.

— Тут можно понять и так, с голоса, — отозвалась Аня. — Это же ad lib., возможна импровизация, как хочешь, значит. Ты же ходил в музыкалку…

— Точно! — обрадовался я. — А я думаю, ну видел же где-то! Ты ходила дольше…

— Я даже закончила, — отозвалась Гамелина.

— А я нет.

— Слабо тебе было. — резюмировала Аня. — Гаммы не для всех, я знала. Мне там писали… не помню в какой пьеске, это ад либ. Так радовалась — можно было сократить, самой выбрать.

— Выбрать ад. Самой. Как клёво, — польстил Гамелиной я.

Аня посмотрела на меня поверх чашки. Пронзительно.

— Хм… — сказала Гамелина. — Опять остришь… Лучше бы про атмосферу подумал. Тут нужен какой-то ужас. Интерьер… Я в кино видела, свечечки ставят в такое, вроде банок — и на стол…

— И едят? Свечки из банок? Куда ты всё время смотришь? В радио-точку, что ли?

— Нет, ну ты всё врёмя съезжаешь на ха-ха, а я ведь серьёзно. Прийти и поесть где-то — банально. Нужна тема вечеринки, — подытожила Аня. — Я тут переводила… читала. Чего только не придумают, некоторые вот в пижамах и…

— Потом крошки в кровати, и кофе тоже не отсти…

— Я и подумала — ну, какая у нас с тобой может быть тема? Наверное, только ужас какой-то, небольшой. Местный. Займись им. Я беру на себя стол. То есть взяла фактически, мне же не трудно.

— Ужас вот, — сказал я и даже потыкал пальцем для убедительности. — Кто вылил на скатерть вино? Три пятна… Не, я не спорю, оно, конечно, атмосферно. Но в целом — как в кабаке. Осторожнее, смотри, а то потом как с кофе — кипятить, полоскать, вешать… а ведь не май же месяц.

— Ты мелочный и не по делу, — надулась Аня. — Во-первых: не вино, а наливка. А во-вторых — это не я.

— Кошка не пьёт! — отбил поползновения я. — А что за наливка?

— Да тут рябинка, всякие травки, ежевичка только для ноты, такое всякое. Говорила ведь, когда принесла. Забыл? — отбрыкалась она. — И потом, если разрешить припереть на стол пузырь, то всё… а наливка, тут градусов только чтоб не скисло. Для настроения самое то, чтобы похихикать, и всё остальное тоже…

— Я с тыквами могу поработать, — подумал вслух я. — Пока ты хихикаешь тут.

— Листья, — сказала Аня. И церемонно расправила уголок скатерти.

— Ты про салат сейчас? — брякнул я.

Гамелинский облик явил суровость. Затем Аня нацепила очки, по-зап летала косу и передвинула блюдо.

— Смотри, мне ещё пару вещей надо успеть, ну, неважно. А ты можешь… ну, тоже поработать. Сделать так, чтобы комната была вся в листьях — типа тут осень везде. В жёлтых, в красных… коричневенькие тоже можно. Всякие жёлуди там, шишки-орешки.

— Так это ты про деревья? — уточнил я.

Аня сняла очки, встала и подошла ко мне. Близко подошла, я видел, что половину пуговок на блузке она застегнула неверно, не в ту петлю. Опять торопилась.

— Даник, — прошептала Аня. — Ты же можешь… правда? Просто листья с улицы…

— Принести? Там, вдоль Кудрицкой, гоняли пятые классы сгребать их. Такие кучи, до самой Сенки. Но как это сюда втащить? Букетами?

— Не смеши, — отозвалась Аня и запустила руки мне за шиворот. Пальцы у неё были тёплые, даже горячие и жёсткие. — Тебе не надо будет ничего нести, Даник. Ты просто так… сделаешь. Вот просто сделаешь — и листья тут будут: на полу, на стенах немножко, по верху мебели можно. Ведь сделаешь? Ты же можешь, я знаю.

— Можно попробовать, — согласился я. И постарался привести её пуговки в порядок…

— Действуй, — отвертелась Аня. — У меня там в духовке… и ещё вишню набросать, короче, давай так: листья, жёлуди-каштаны, тыкв не надо, разве что семечек наколдуй — я белые люблю.

— А… — начал я.

— Потом, потом, потом, — заторопилась Гамелина и унеслась на кухню.

Я походил по комнате, съел кусочек балыка, потом пирожок. Устыдился и открыл балкон нараспашку. Над Сенкой висел жиденький туман, небо пучилось сизыми тучами и время от времени раздражалось моросью.

«Надо привлечь неживое, — придумал я. — Лист, который жёлтый, он же отсох. Умер… А жёлудь ведь жив. Потенциально. Почти».

Гамелина нашла в кухне приёмник и включила его…

— Не бойся стука в окно. Это ко мне. Это северный ветер, — сказал ей эфир.

«Сейчас будет про прикосновение рук», — подумал я.

— И нет ни печали, ни злааа, — торжественно вывела Гамелина, подавляя «Аквариум» своим меццо. — Ни гордостиии, ни обииидыыы…

«Северный ветер — подумал я. — Надо начать с главного и перейти к неживому».

И тут я вспомнил про живое-неживое, сотворённое-нерождённое — про корзину пряников на шкафу. Вспомнил о подобных подобным, почти вспомнил, как призывают таких, и подумал, что всё складывается удачно, и я успею, наверное — хотя никогда неизвестно, чем именно всё закончится.

Ни о каком главном я тогда не думал. Зря.

У меня в комнате пахло имбирём и сладостями, чем-то вроде цукатов. За окном застыли верхушки каштанов, совсем безлистые и сонные. Из плетёнки слышны были сдавленные голоса, на столе сидела Бася и плотоядно смотрела на книжные полки с чуть подрагивающей корзиной-коробкой на самом верху.

Я прихватил Альманах, влез на стул и снял плетёнку со стеллажика. Из коробки донёсся общий писк, затем хор тонких голосов вывел:

— Не ешь нас, — почти плакали пряники. — Майстер, не ешь нас! О, нет! О, нет!

Пришлось встряхнуть чемоданчик чуть-чуть. Плаксивым изделиям хватило.

— Итс зис файнал каундаун! — сообщили из кухни Гамелина и приёмник. — Туруруру — туруруруу…

Я вернулся в мамину комнату. На балконе трепетали залётные бурые листики, по ногам сильно тянуло холодом, тучи над неугомонной площадью медленно темнели.

Я открыл ящик.

— Вале! — хором сказали пряники.

— Звучит как прощание, — заподозрил я. — А сейчас время знакомиться. Или вы против, может быть?

Пряники заметно задрожали. Я щёлкнул над ними тоненьким карандашиком с кнопкой, грифель у таких тонкий-претонкий, очень удобно чёркать знаки в Альманахе — если ошибся в причине или следствии деяния — можно попытаться стереть, хотя бы запись.

— Долго будешь издеваться? — сердито спросила сова. — Тоже мне заклинатель…

— Я так вижу: это будет размакивание в чае, — отозвался я. — Или размокание… Нет, я скрошу тебя голубям.