Дни яблок

На кухне меня встретили полунакрытый стол и чёрное воплощение молчаливого кошачьего укора на подоконнике.

Я взял старый подносик с почти стёртым парусником на днище, ухватил по одному бутерброду с каждого блюда, передвигая оставшиеся — будто кому-то в голову придёт заподозрить пропажу, пару пирожков, банку с консервацией и бутылку с замечательной наливкой производства Эммы. На скатерти, на месте штофа, остался ярко-красный круг — словно оттиск печати красного сургуча или след от ожога.

Кошка соскочила на пол и бархатисто потёрлась о мои голые ноги — между нами проскочили искры. Бася оскорблённо отпрянула. Я выделил зверю две куриные головы. Кошка тихонько мяукнула и есть не стала.

— Сейчас март у меня, и нечего дуться, — сказал я вслед ревнивице.

В моей комнате пахло морем, вернее, слегка рыбой или чем-то, долго-предолго лежавшим у кромки солёных волн. На тахте Аня рассматривала стеклянные шарики, доставая их по одному из коробки. Говорят, если потереть красным, особо редким, шариком об ухо и загадать желание, то обязательно исполнится.

Увидев меня, Гамелина встрепенулась.

— Я почти скончалась, — сказала она с жадным блеском в очах, — от истощения.

Аня задвинула коробку обратно под тахту, села и потянула поднос у меня из рук. Плед свалился на пол.

— Замечательно, — заявила Гамелина, запихиваясь бутербродом. — Голое обслуживание. О таком я читала тоже.

— Назови мне это издание наконец, — сказал я, забираясь на тахту. — Я тоже хочу кругозор расширить.

Аня лениво преместилась, выкладывая ноги поверх моих.

— Ничего ты там не поймёшь, Даник, — сказала она, расправившись с бутербродом. — Оно всё по-немецки. Почему у тебя такие холодные колени? А что здесь? Грибочки! Ты просто умница… Всё-таки я волнуюсь, ты не замёрз? И руки у тебя какие-то ледяные.

— Я тоже скончался, почти совсем, — фыркнул я и выхватил похожий на летающую тарелку патиссончик из банки. — Изнемог от страсти…

— Помощь близка, — авторитетно заметила Аня, дожевав пирожок и разглядывая на глаз бутылку с наливкой. — Но не покидай меня, я не смогу дышать в одиночестве.

Мне пришлось поделиться с ней дыханием. Поднос врезался куда-то под рёбра и мешал.

— Давай поставим его на пол, — сказал я, оторвавшись от разгорячённой поцелуями и встречей с грибочками Гамелиной.

— Надо бы запить перцы и бадьяны, — пробормотала Аня. Она нашарила красную рюмку на столе и открыла принесённую из кухни бутылку.

— Налей мне, Даник, — попросила Гамелина. — У самой руки трясутся.

— Давай выпьем из горла, — предложил я.

— Это же бескультурье, — возмутилась Гамелина и переставила поднос на стол. Груди её тяжело колыхнулись, повторяя движение — словно волны. Я поперхнулся.

За окном начал накрапывать дождик. Неподалёку — где-то в обыденности октября, въезжая на площадь, прозвенел трамвай.

— Ну, — прошептала Аня. — Как насчёт того, чтоб угостить девушку ликёром, Даник? А я тебе расскажу ещё что-нибудь из прочитанного… пару глав.

И она цокнула пустой рюмочкой о бутылку.

— До того было сильно культурно, — выпалил я, вываливаясь из гормонального тумана.

Гамелина облизала свои пальцы, по очереди, все десять. Мне показалось, что сердце у меня сейчас выпрыгнет через уши…

— Зато это естественно, — припечатала меня поцелуем Аня и уселась сверху.

— Мы будем пить по очереди, — нашёлся я и плеснул в рюмку густо-красной, словно запёкшаяся кровь, наливки. — Узнаю наконец-то о чём ты думаешь…

По гамелинскому лицу пронеслась некая тень, Аня вздохнула и обняла меня за шею. Её руки углубились в мои нестриженые кудри.

— Всегда хотела скальп с тебя снять, Даник, — прошептала Аня мне в ухо, — красивые такие волосы, густые…

— И когда ты поменяла план? — таким же хриплым и ломким шёпотом спросил я.

Аня помолчала, бездумно накручивая мои волосы себе на пальцы. — Решила растерзать душу? — спросил я. — Или вынуть сердце… Она отстранилась, ровно на ладонь. И этой ладонью зажала мне рот. — Как ты можешь? — сказала Гамелина. — Подозревать меня в таком… в чём-либо? У меня нет ни единой гнусной мысли… Могу поклясться.

— А какие есть? — спросил я сквозь её пальцы, и руки мои принялись шарить по Аниной спине — тёплой и волнующей.

— Исключительно неприличные, — слукавила Аня и хихикнула. Рука моя дрогнула, я расплескал питьё — гамелинская грудь украсилась следами капель.

— Пей быстрее, — прерывисто сказала Аня и задышала чаще. И я сделал глоток, и ещё один, и ещё… Первым.

Гамелина судорожно допила остатки и впилась в меня сладкими губами. А затем мы подчинились самому древнему из известных знаний.

Рюмка — красное стекло — покатилась по одеялу на пол, упала и не разбилась…

Страсть, вновь охватившая нас, опять была необъятна и ненасытна, и мне всё казалось, что поднимаюсь я выше… выше… выше.

Где-то в бескрайнем, наполненном искрами счастья пространстве плакали дикие гуси.

XVII

Она меня не щадит —

Тратит меня, тратит.

— О чём ты думаешь? — спросила Аня.

Это плохой вопрос, он заставляет размышлять над тем, о чём думаешь на самом деле.

Я промолчал.

— У тебя такое лицо просто… — не унималась она. — Ты же явно о чём-то думаешь… Скажи мне свою мысль, последнюю.

— Самую последнюю сейчас не скажу, — ответил я. — Откуда я знаю, про что буду думать?

— Как-то не торжественно, — сказала Аня. — Праздника не хватает, если ты понимаешь, о чём я.

— Могу выпустить тех из корзины, — предложил я. — Скучно не будет…

— Только не это, — быстро отозвалась Гамелина. — Удивительно, что ты их ещё не… покрошил или выкинул. Такое оставлять — о чём ты только думал…

— Я думаю про надпись, — ответил я и помешал ложечкой в чашке. В этот раз мы пили какао на моей кухне, и Аня сказала, что в напитке сюрприз. Потом было немного гнева и сердитости — не все правильно понимают вопрос о битом стекле в чашке, как оказалось.