Дни яблок

Видик проглотил кассету…

— Как в кино, — не смогла молчать Лидка. — Оно не совсем кино, эти мелкие, в подвалах которые. Я читала… слыхала: вход — рубль! А теперь… дома. Ну, у тебя, в смысле, дома… но как в кино! Или ты возмёшь с нас рубль? Юрик, дай мне дольку.

— Вспомнила… — мрачно отозвался Крошка.

— Сожрал, да? — поинтересовалась Лида. — Такую апельсину и один… Теперь у тебя будет кислотность, а может, даже и сыпь!

Я нажал на кнопочку со стрелкой.

«Давным-давно, в далёкой-далёкой галактике», — начал гнусавый голос.

— О, — оживился Рома, — так это что, Хрюши не будет? Ура!

— Ганжа, — строго сказала Карина. — Хочешь, Лида тебя стукнет гитарой? Нет? Молчи, значит.

— Я же бубном только… — начала Лида.

Я вернулся в зрительские ряды, и все потеснились.

— Покажь пульт, — попросил Валик.

— Я тебе потом… продемонстрирую, — ответила Гамелина и придвинулась ко мне тесным образом. — Сейчас кино смотри уже…

Медленно уплывали вглубь экрана здоровенные жёлтые буквы, становясь всё меньше: «…и похитили принцессу…», — вёл своё давешний гнусавый голос.

В окно, как мне показалось, что-то царапнулось, легонько. Девочки и кошка встрепенулись…

… В октябре, уже уплывающем, и в ноябре надвигающемся темнота сочится смесью всех известных ядов: бессонницы, отчаяния, меланхолии, бессовестного уныния — смертельного, как аконит. Я не слушаю — укрываюсь, отстраняюсь, отгораживаюсь противоядиями дня — звуками, светом, едою, чтением, разговорами, смехом. Но когда за окнами чугун и чад печали, маюсь и тоскую. Ибо осень спускается, круг незамкнут и тёмные дни грядут…

Совсем стемнело, и фильм кончился.

— Да, — сказал Рома. — Мощно.

— А мне про червя понравилось, — сказала Настя. — Но откуда зубы? Оно же кольчатое…

— Заморозили Ханчика, — грустно вздохнула Лида. — Я чуть не заплакала даже…

— Теперь я… мы хотим чего-то страшненького, — сказала Аня и сняла со свитера моего-своего синего какую-то пушинку. — Можешь устроить жуть?

— Тебе в полосочку, — спросил я. — Или, может быть, с начесом?

— Жуть с начёсом, — недобро спросила Гамелина.

— У меня такие были, — застрекотала Линник. — Еле отбрехалась, так и сказала — повешусь на них. Задушусь… И только тогда всё — убрали с глаз моих в шкаф.

Видик включил автоперемотку, потом клацнул — наполовину высунулась кассета.

— Мощно, — повторил Ганжа посреди неистового молчания. — Да. А когда начнётся жуть?

XIX

Ах, милая, в сю пору нужно прясть

Альманах пишет, что день нынешний неудачен для путешествий, а также для безделья. Что б он понимал в безделии… За окном вечер смешался с ночью до выцветшего чёрного — и Сенка, вся в колких хрусталиках первого льда, переливается лимонными бликами, переменчивая, словно узорник. Но как осколкам ни сложиться — все не к добру.

— Значит, жуть? — уточнил я. — Уверены?

— Очень даже, — откликнулась Гамелина. — Только без перьев, пожалуйста.

Линник при слове «перья» тревожно оглянулась, заметила подушку-думочку в углу кресла, шумно выдохнула и сказала тоненько:

— Может быть, принести сахарку? Или лимончик порезать… тоненько? Я бы могла…

— Со мной пойдёшь, — мрачно сказал я Лидке. — Соберём на тазик…

— Ой, — обречённо отозвалась Лида. — А это не больно?

— Там выяснишь, — ответил я.

— Ты просто выкручиваешь руки мне, — лживо-покорным голосом прошелестела Лида и заработала пронзительный взгляд в спину от Гамелиной.

На кухне хищник лакомился из банки остатками шпрот и жадно чавкал. Ганжа и Карина отправились на воздух, то есть на балкон подышать — в дыму и холоде. Рома рассказывал что-то из жизни прифарцовывающих, Карина понимающе улыбалась и зябко дёргала плечом.

Линник покрутилась по кухне, вышла в центр помещения под абажур и спросила уныло:

— Что надо делать?

— Присаживайся, если хочешь, — мрачно изрёк я и махнул пальцами. Табуретка торжественно выехала из-под стола и весело ткнулась Лидке в колени.

— Зацепка не стратка. — растерянно брякнула Линник. — В смысле, скажи ей — пусть колготки не цепляет. Я мамину заначку вскрыла. Это последние…

— Бери полумиски, — сказал я. — Те, четыре, керамические. И вытри хорошенько. Вытерла? Хорошо, теперь вон там мешки, видишь?

— Да, — ответила заинтересованная Линник. — Засмальцованные…

— От засмальцованной слышу, — сказал я. — Смотри, там в каждом что-то есть…

— А оно не укусит? — быстро поинтересовалась Лида.

— Спроси у табуретки, — посоветовал я.

Линник встала, зыркнула на меня недобро и отправилась в угол, к неизвестностям, прихватив мисочки.

— Я вижу картошку! — донеслось из угла.

— И она видит тебя, — зловеще намекнул я.

Таким же образом пререкаясь, мы, а точнее, Лида Линник, набрала миску фасоли, миску пшена и шиповник вперемешку со сливой — он был в самом маленьком мешке.

Я тем временем нашёл в кладовке вещь невероятно колдовскую — мамин таз для варенья, медный, медово-жёлтый со вмятинами. Отыскался и ковшик-черпачок — найденное, дарёное, не купленное.

— Что теперь? — спросила Лида.

— Будем гасить свет, — ответил я и выключил свет на кухне.

— Обстановочка, — игриво заметила Линник.

— Вот, — сказал я, — тебе ящик, там свечки и миски там же, с добычей, ну, фасоль, пшено…

— Как подставки, — авторитетно заметила Лида. — Догадалась.

— Типа того, — откликнулся я. — А ещё просто подсвечники, такие, керамические. На одну фазу. Неси всё это, а потом возьми Бут и растыкайте в комнате и коридоре огни, которые свечки. А всё электрическое обесточьте, в смысле выдерните из сети.

— Юрик! — проорала Лида в коридор. — Повыдёргуй всё с ризетки! Сейчас огарки запалим, я несу всякие… и даже чёрные тут есть! Аська, посмотри за Юриком!

Из комнаты донёсся визг — туда доехала табуретка.

— Чего вы орёте? — проворчала удаляющаяся Лида, и свет пропал.