До мурашек

Так что все мои душевные и физические силы теперь уходили на подготовку к финалу.

Но вдруг начало подводить здоровье. Не проходящая общая вялость, муть по утрам вплоть до тошноты, всё тело будто перестало меня слушаться, с трудом выполняя совершенно обычные для меня нагрузки, постоянно дико хотелось спать, а как ляжешь – было не уснуть.

Но я сцепляла зубы, злясь на саму на себя и списывая эти тревожные признаки на психологический мандраж, и через силу делала то, что должна. Пока не упала в обморок прямо посреди тренировки. Меня отправили к врачу, там я сдала анализы, и аккурат накануне финала узнала, что беременна. Шесть недель.

Я была в таком ступоре, что просто не могла это осознать. Что делать? Куда бежать?

Что???

Написать Лёвке? Я не могла. Я просто не могла вот так запросто сообщать подобное в пошлой смс. Тем более мы были в ссоре, за целый месяц переписывались лишь раз, и то по моей инициативе, и это жутко меня обижало в глубине души, хоть я и гнала это чувство подальше, чтобы не расстраиваться лишний раз во время отборочных соревнований.

Но вот именно в тот момент обида меня захлестнула. Он месяц живет без меня и не парится, а тут я с такими новостями?! Нет! Скажу, только когда помиримся. Если помиримся…Может ему уже и не сильно надо!

Маме звонить?!

Да просто страшно…

Я вдруг почувствовала себя такой беспомощно одинокой. По моим ощущениям мне совсем некуда было пойти, не с кем поделиться. Я одна.

Вечером ко мне зашла наша хореограф, отвела к себе попить чай, успокаивала, настраивала на финал, и …пыталась аккуратно выяснить, что я намерена с этим делать…

«Ты же понимаешь, что, если рожать, то ни о каком летнем контракте, Гулико, не может быть и речи»… «Я тоже была молода, мы все через это проходим»… «Жизнь артиста – особенная жизнь, в ней много жертв, но и много радостей»…

О, да, я всё понимала. Только осознать пока не могла.

На следующий день был финал. Я выиграла и получила свой контракт. Подписывала дрожащей рукой, но дрожь эта была не от радости, а от того, что я не очень хорошо представляла, что со мной будет, если я его не исполню.

Через сутки мы прилетели в Краснодар. Всем, кто участвовал в конкурсе, дали неделю отгулов, и с самолета меня встретил отец, чтобы отвезти домой. После праздничного семейного ужина в честь моей победы, на котором я не смогла выдавить из себя и трех улыбок, мать насела на меня в попытках узнать, что произошло, и почему я такая кислая.

И я рассказала, краснея и сгорая от переживаний и стыда. Всё выложила, так как слушала она на удивление внимательно и почти не перебивая. Рассказала, что врала им, что порвала с Лёвой, что уже год почти мы живем вместе, что расстались месяц назад из-за Гелы и моего вранья, и что нахожусь на седьмой неделе беременности.

– И как ты будешь от него рожать, если вы расстались, - вкрадчиво поинтересовалась мать, - А если не помиритесь? Он зеленый совсем, учится, оно ему надо сейчас?

– Я не знаю-ю-ю, - проревела в подушку.

– А контракт как же? – тем же тихим пытливым тоном.

– Не знаю я, - повторила сдавленным шепотом.

– Дочка, если будешь рожать, то и мы с отцом можем помочь, мы не бросим, но это всё равно хоть года полтора надо дитю отдать...

– Я понимаю, я всё понимаю…!!! – всхлипнула в подступающей истерике.

– А ты сама-то как хочешь? Ты Лёвке говорила?

– Н-нет, нет ещё…

– А хочешь дитя-то? Это не игрушка, на всю жизнь, - поймала мама мой взгляд, будто заглянула в самую душу, а у меня только вообще градом слёзы полились, цепанула внутри что-то и глазами своими черными, и словами.

– Мне всего девятнадцать…- сдавлено пробормотала, - Я…Я…

Разревелась до судорог. Мать села рядом на кровать, стала гладить мою спину.

– Доча…шесть недель…Там ещё и сердечка-то нет. Может завтра сходим к Ирине Константиновне, она таблеточку даст и всё…Я в своё время пила, когда узнала, что отец твой уже нашел себе, где сына нажить. Там ничего страшного, просто как болезненные месячные. Никто и не узнает.

43. Гулико

Ночью, после разговора с матерью, совсем не спалось. Тяжелые, многотонные, удушающие мысли, калеча, ворочались в голове, отравляли кровь, давили на грудь камнем жуткого предчувствия. Я убеждала себя, что так правильно, молилась, просила прощения у души своего малыша и, тихонечко плача, обещала, что мы обязательно встретимся…Обязательно! Просто не сейчас…Попозже. Сейчас не время совсем.

Почему –то я представляла себе именно мальчика. Сероглазого, с льняной растрепанной челкой, упрямо поджатыми губами и ямочками на персиковых щеках. Представляла сорванца, как две капли похожего на Лёвку в детстве, представляла, что он плачет вместе со мной, утыкаясь курносым носом мне в грудь и крепко обнимая за шею тонкими ручонками.

К утру все внутри физически болело от того, как тяжело и страшно, но я не видела другого выхода. Правда, не видела. Если бы мне сказали, чем это кончится…Но никто не знает наперед последствий своих поступков – может лишь предполагать. И я предполагала, что выбор мой очевиден, хоть он совсем и не простой.

В состоянии сомнамбулы загрузилась с мамой в машину. Заторможено кивнула на её очередное «ты уверена?». Резко отвернулась к окну, чтобы не разреветься снова, когда мать поймала мою ледяную ладонь и крепко её сжала, прошептав «Гуль, всё будет хорошо».

С Ириной Константиновной мама разговаривала сама, я лишь протянула стопку документов и недавно сделанных в Вене анализов, меня посмотрели на кресле и выдали рецепт. Спустились с матерью в аптеку на первом этаже. Вернулись обратно. Тупо уставилась на круглую таблетку в своей ладони, пока Ирина Константиновна набирала воду в кулере.

– Гуля, сейчас выпьешь, полчаса полежишь тут, и можно домой…

Задержала дыхание, зажмурилась, помолилась снова…

А потом полчаса смотрела перед собой в пустоту, лежа на медицинской кушетке и обняв руками живот, и бессвязно думала почему? За что это женщинам? Почему нельзя разделить эту тяжесть с мужчиной? Почему нельзя самим выбирать когда и от кого? Нет, я бы только от Лёвки! Но ведь не сейчас! Как это всё несправедливо, глупо, обидно…больно.

Ближе к вечеру у меня резко заболел живот, закровило, всё сильней и сильней. И около полуночи вышел какой-то сгусток. Я сразу поняла, что это оно. Сползла по стенке туалета, закрывая рот рукой, затрясло. Как…смыть? Боже, это святотатство такое! Я себя почувствовала убийцей, настоящей, настолько ярко, что до сих пор помню это ощущение и привкус железной крови на языке. Как-то собралась всё же, вышла минут через пятнадцать из ванной и сразу завалилась спать, обессиленная. Всё. Уже ничего не изменить. Решено.

Думала, что теперь потихоньку отпустит, но оно вдруг не отпускало. Накрыла черная апатия, ничего не хотела, ничего не могла. Каждую ночь мне снилась эта таблетка на ладони и кровавый сгусток в туалете. Меня как-то это всё невероятно глубоко потрясло. Я полностью ушла в себя, всё прося и прося мысленно прощения у собственного малыша, но всё казалось недостаточно.

Неделя отгулов стремительно подходила к концу, надо было возвращаться в Краснодар на учебу. Накануне мы с мамой снова сходили к Ирине Константиновне, и она сказала, что всё хорошо.