До мурашек
Шрифт:
Вечером написал Лёвка: «Ты поговорила?».
Ничего не ответила, просто отложила телефон. Даже наша ссора казалась чем-то таким пошлым, глупым, несерьёзным, малозначительным на фоне того, что произошло. И у меня не было сил с ним разбираться. Потом…
В понедельник отец привёз меня в училище, я целый день провела на репетициях, а ночью опять сильно закровило. Да так, что я проснулась огромной луже собственной крови, перепугав до смерти соседок по комнате, а попытавшись встать, потеряла сознание. Очнулась нормально уже в послеоперационной палате, что-то помня про скорую, про то, как
Ко мне сразу подошел хмурый дядечка-врач. Поинтересовался самочувствием, уточнил про аборт, сурово посмотрел в раскрытую в руках карту и сообщил, что при медикаментозном аборте вышел не весь материал, у меня началось маточное кровотечение и заражение. И куковать мне теперь на больничной койке ещё как минимум две недели.
44. Гулико
На следующий день с самого утра позвонил Лёвка. Скинула его, потому что как раз был обход, но он настойчиво набирал и набирал, пока я не отправила смску, что перезвоню чуть позже. В голову кровь ударила, страх сковал горло, заложил уши.
Неужели знает?
Сквозь вату слушала план лечения, советы, что есть при анемии, какие лекарства купить. С трудом дождавшись конца обхода, я сползла со своей койки и поплелась на полусогнутых в коридор, сжимая в повлажневшей слабой ладони телефон. Набрала Лёвку, только, когда нашла самую уединенную кушетку в длинном больничном коридоре.
– Привет, - просипела первая, увидев, что он взял трубку.
Секундное молчание в динамике красноречивей любых слов…
– Гулико, ты в больнице? – с нажимом.
– Да…
– Почему не сказала?!
– Только ночью попала, Лёв, - устало прикрыла глаза, - А сейчас обход был, поэтому не брала…
– Что случилось? И ты могла до обхода позвонить, - он явно был взвинчен от волнения, и потому сыпал и вопросами, и обвинениями вперемешку.
– Я спала до обхода.
– Что случилось? – повторил требовательно.
– Ничего, по- женски…Откуда ты узнал, что я тут?
– Дед приезжал, привозил посылку, и ему при мне твоя мать звонила…Что это за болезнь такая – «по-женски», Гуль? – не отставал Лёвка.
– Можно я не буду рассказывать, - взмолилась на это, - Не переживай, всё хорошо, скоро уже выпишут.
Ответом мне был раздраженный длинный выдох в трубку и тяжелая молчаливая пауза.
– Когда у вас часы приема? – чуть спокойней.
– Я ещё не знаю, сейчас подойду к посту и напишу тебе, хорошо? – испытала мгновенную радость, что придёт. Такую острою, будто разрывающий толчок в груди – даже голова закружилась.
– Что-нибудь принести?
– Нет, не надо. Хотя…Я тоже напишу тебе, ладно?
– Давай…Гуля, - и снова напряженная пауза, а после вкрадчиво дрогнувшим голосом, - Ты говорила с родителями? Мы эту дурацкую тему закрыли?
– Да, закрыли, - соврала, кусая щеку изнутри и чувствуя, как моё тело вдавило в кушетку неподъемным чувством вины перед Лёвой.
Но не за то, что солгала про разговор – в моей голове он всё равно уже давно состоялся, а после того, что случилось, я вообще всерьез эту проблему перестала воспринимать.
Какой
к черту Гела? В следующий раз просто наотрез откажу и ему, и родне.А вот то, что Лёвка не знает, почему я тут…Как я ему скажу?!
Как объясню, что раньше не сказала? Как отреагирует? Страх липкой пленкой покрыл кожу, выступил испариной слабости на лбу, пульс испуганно сбился на нитевидный… Боже, как я ему в глаза посмотрю?! Я прекрасно помнила свои доводы тогда, когда принимала решение, но, слыша Лёвкин голос в трубке, сама же находила их жалкими и до безумия неубедительными…
– Я очень соскучилась, жутко… - прошептала в динамик хоть какую-то правду. Стало немного легче.
– Я тоже, Гулён, чуть с ума без тебя не сошёл, - его бархатный, сразу ставший ласковым голос как наждачка для моей совести.
– Мне пора, Лёв, - опять соврала, не выдерживая внутреннего напряжения.
Общая физическая слабость после операции и потери наслоилась на внутренние переживания, вызывая вполне реальную дурноту.
– Да, давай, расписание жду.
– Хорошо.
***
Оказалось, что часы приема — вот как раз сейчас, и в тот день подъехать у Лёвки не получилось, не выпустили из училища. Это оказалось и к лучшему, потому что проведать меня приехали родители. Привезли кучу продуктом, повышающих гемоглобин, накупили гору таблеток, полчаса молчали, сидя на кушетке у моей палаты, понурив головы.
Папа попытался пристыдить меня, что нельзя такое делать, тем более молоденьким девушкам, и почему ничего не сказала… Грозно прожигал мать ледяным взглядом, и чувствовалось, что они уже успели в пух и прах поругаться и, как только выйдут из больницы, поругаются ещё, но при мне держали себя в руках. Я безразлично молчала, пялясь в одну точку перед собой. Сказывалась поднимающаяся температура и общее отупение от слишком тяжелых, депрессивных мыслей, застрявших в моей голове. Поняв, что только мешают мне восстанавливаться, родители уехали, отпустив меня в палату дальше лежать и пытаться побольше спать и поменьше думать.
Следующим утром разбудили медсестры с капельницами, уколы и новый обход. В этот раз опять пришел тот суровый дядечка с тяжелым взглядом, которого я впервые увидела в послеоперационной палате. Теперь я уже знала, что это Петр Иванович – местный светила и по совместительству зав отделения.
– Так, Гулико Теймуразовна…- он остановился у моей кровати, третьей по счету, и зашелестел листами медицинской карты, - Как самочувствие?
– резанул по мне проницательным отстранённым взглядом.
– Нормально, - села на кровати, поправляя футболку.
– Ну по анализам я бы так не сказал. Ложитесь обратно, давайте живот пропальпируем.
Снова откинулась на спину, задирая майку и приспуская пижамные штаны. Холодные пальцы доктора вызывали мелкую дрожь и точечную острую боль внизу живота.
– Так...Так… А тут? – надавливал сильнее, и я кривилась от неприятных ощущений.
– Ну…жить будете, - обнадежил доктор, оправляя мне футболку обратно, - Но вообще конечно, так бы в угол поставил. Что ж вы, Гулико Теймуразовна, не в курсе о рисках аборта для нерожавшей девушки, да еще в таком юном возрасте, а?