До новых снов с тобой...

Сальваторе всегда мечтал вновь чувствовать жизнь. И что? Контраст чувств. Любовь к собственной дочери, нездоровое влечение, страсть сводящая с ума, борьба внутренних противоречий, проблемы с лучшей подругой! И вот он! Вот она жизнь во всем ее проявлении. Любовь. Страсть. Нежность. Разлука, породившая липкую, всепоглощающую тоску. Вновь страсть. Опиум мнимого счастья. Боль. Разочарование. Ревность. Безысходность. Елена стала тем стимулом, тем фактором, который пробудил эту нездоровую тягу к жизни. О Боже, как же он хочет жить! Деймон желал, чтобы Елена оказалась не его дочерью. Он просто-напросто желал быть с нею, любить ее, заниматься любовью с нею. Он желал, чтобы с его Розали было все в порядке, а эти счастливые дни, проведенные на ферме, никогда не забывались. Он желал жить, любить, дружить. Он хотел, чтобы кровь бурлила в венах, а ноги становились ватными от близости, чтобы сердце колотило как бешеное. И сейчас магма жизни обожгла, оставив эти волдыри действительности и разбитых мечтаний. Даже если все решится с Хейл, появится проблема с Еленой. Ему надо оставить ее. Ему надо остаться снегом на ее руках, пеплом на ее щеках, слезами на глазах… Ему надо оставить ее, ибо с ним будущего у нее нет.

Елена и Деймон думали об одном и том же, хоть и не подозревали. И пока Клаус разузнавал правду у врачей, Гилберт сидела на скамейке, покачиваясь из стороны в сторону и пытаясь собрать хоть какие-то детали. Они были счастливы несколько дней, несколько ночей. Но сейчас Елена чувствовала, что она подошла к той границе, которую пора переступить вновь. Вновь пойти по лезвию, вновь учиться дышать заново, жить по-новому… А слезы душат и душат.

– Розали Хейл, – вдруг проговорила Гилберт и, поднявшись, подошла к Майклсону. – У нее в последний раз был передоз… Это она! Клаус, это она!

Мужчина схватил ее за плечи и, сильно сжав их, произнес:

– Я все сделаю, слышишь? Только успокойся.

Майклсон стал звонить всем, впуская вход убедительные угрозы, узнавая таким образом информацию.

«Он хороший», – промелькнуло в ее голове. Когда-то он стегал ее плетью, чтобы сделать из юной цыганки развлечение для своего карнавала. Да, раньше он был жестоким, циничным ублюдком, а сейчас он готов бросить все бисером к ее ногам.

Это как быть меж двух огней. И куда бы Гилберт ни бросилась, она будет сгорать и в том, и в другом потоке раскаленных чувств, которые вытягивают всю жизненную энергию. Она помнила, что однажды кто-то сказал ей: «Лучше прожить миг, но ощутить весь контраст чувств, чем прожить вечность, оставаясь мраморной статуей». И Елена согласилась… Но в эту самую минуту, когда ее сердце отдано одному человеку, а другой человек готов весь мир готов бросить к ее ногам, в эту самую минуту, когда появилось это предчувствие нехорошего – почему захотелось променять миг на вечность?

Глубокий вдох. В легкие проникает всеобъемлющая, ужасающая пустота, которая холодит душу и сердце, разрывая на мелкие кусочки надежды на будущее. Выдох. Вместе с воздухом наружу уходит ощущение счастья.

– Я узнал, в какой она клинике.

– Отвези меня к… – шатенка ухватилась за плечи Майклсона. – Прошу! Он там с ума сойдет… Пожалуйста.

Везти эту девушку к тому, кого она любит. Клаус понимал, что его шанс быть с ней – один из бесконечности. Но Майклсон будет следовать за этой цыганкой, которая украла не только его сердце, но и его жестокость.

А на небе царила красивая, одинокая луна, словно заставляя всех останавливаться и смотреть только на нее… А звезды? Они прекрасны! Когда-то, мучаясь бессонницей, он шатался по этим тротуарам, пиная то, что попадало под ноги, когда-то он, мучаясь бессонницей, любовался этими холодными звездами и равнодушной ко всему луной. Потом возненавидел тех поэтов, художников и композиторов, которые этим восхищались, ведь что может быть упоительного в мертвых небесных телах? Когда-то, слоняясь часами по ночному городу он искал смысл в каждой банке… А сейчас смыл был только один: жить. Жить, чтобы легко дышалось, чтобы сердце билось бешено, но не от тревоги, а от любви, и чтобы дружба напоминала пение птицы, а не укус кобры.

Сальваторе стремительно влетает в клинику. Игнорируя какие-либо вопросы медсестры, он проносится мимо дежурного и мчится вперед, не зная, где именно его подруга.

– Деймон!

Сальваторе оборачивается и видит Стоунера. Это единственный человек, которому можно доверять.

– Где она?

Подходит какая-то девушка. Оказывается, что это Мередит – тот врач, который занимается делом Розали еще с первого ее попадания в клинику. Сальваторе не хочет выслушивать Стивена или эту Фелл. Он вновь направляется к дверям, ведущим в центр клиники. Его нагоняет Мередит и, хватая за руку, заставляет остановиться.

– Где она?

– Послушайте, вам туда нельзя!

– Что с ней? Передоз или та правда?..

– Мы откачали ее пару часов назад и…

– Часов? – злость, как вода из переполненного стакана, как река из берегов, как магма из жерла вулкана… И она сжирала все на своем пути. Сердце бьется все быстрее и быстрее, а в глазах темнело. Жизнь бьет ключом. Это как пульсация. Как гейзер. – Какого хрена вы так поздно позвонили?

– Мы вязли у нее кровь, – продолжала Мередит. – Дело в том, что у Розали ВИЧ.

Воздуха стало катастрофически мало.

Что это значило? Крест на карьере – но это самое малое, что его беспокоило. Крест на личной жизни. Нет будущего брака, нет будущих детей. Его Розали заражена этим вирусом, и теперь все вышло из-под контроля. Неужели это наказание за совершенные грехи? Неужели это конец?

– Где она?

– Вам нельзя туда!

Сальваторе вырывается и бежит далее по коридорам в поисках нужного отделения. Сейчас ему было плевать, даже если за ним следом пойдут полицейские. Ему просто нужно увидеть ее, просто спросить какие мотивации и какая сука подсадила его Розали на иглу.

Эти лампы, которые периодически мигали, начинали выводить Деймона из себя. Он кричал ее имя, открывая двери палат, пугая всех присутствующих. Какая-то медсестра попыталась его остановить, но он грубо отшвырнул ее, не думая о последствиях. В лабиринтах этих коридоров, он совершенно не находил родную душу.

Поворот направо. Еще несколько дверей, и лишь последняя дверь оказалась нужной. Деймон закрыл дверь и, подперев ее стулом, кинулся к девушке. Она сидела на самом концу кровати и, перебирая пальцами простынь, смотрела в никуда. Волосы растрепанные, одежда порванная, а вены все в проколах. И где та яркая, эффектная блондинка? Где ее улыбка? Ее смех? Он сейчас бы много отдал, лишь бы увидеть ее прежнюю.

Сальваторе развернул ее к себе и ужаснулся. Синяки под глазами, потерявшие былой блеск, кожа бледная, волосы выцветшие, а вид ее говорит только об одном: все кончено.

– Я сама себя погубила, – тихо прошептала она. – Не ищи… не бейся… оставь…

Нет! Он бы так и сделал. Но встреча с Еленой его переменила. И теперь в его лексиконе появилось то слово, которое несет в себе силу, мощь и жизнь: бороться. Бороться против желания сдаться и пустить все на самотек. Бороться с собственными противоречиями, с самим собой, с чувствами. Бороться за себя! Бороться за кого-то…

– Причина? – сквозь зубы процедил он. – Назови мне хоть одну гребанную причину.

Хейл усмехается, а потом поднимается и отходит к окну. Даже вены на ногах – и те исколоты! Блондинка резко разворачивается и устремляет взор безумных глаз на мужчину.

– Тебе нужна причина? У нас нет причин! Есть только зависимость!

– У тебя было все!! Зачем ты так опустилась?

– Потому что любила! – девушка подошла к мужчине и, сев схватилась за воротник его рубашки. – Она любит тебя, а я тащу тебя на дно! Она научила тебя жить, а я нет! Он любима тобой, а я нет!