До встречи на небесах

Когда же Коваль, изображая взыскательного мэтра, сказал:

— …Занимаешься коммерцией, едрена вошь! Но что ты написал? Ничего не знаю.

Шульжик обиделся не на шутку:

— Если ты не знаешь, это не значит, что я ничего не написал. Ты почитай, потом будем говорить…

Недавно Шульжик сполна отомстил Ковалю, заявив:

— Я поехал выступать перед детьми. Зашел в магазин, купил десять своих «Фунтиков» по сто двадцать рублей. Рядом лежал роман Коваля по двадцать пять рублей. Никто не брал.

Яхнин характеризовал нашего героя пожестче Коваля:

— Шульжик умный, у него отличный юмор, но пишет го…о.

Вот так старикашки и палили друг в друга. И сейчас палят, да еще с большим натиском.

Поскольку в ЦДЛ компании четко делятся на евреев и не евреев (а теперь еще и на «демократов» и «красно-коричневых»), всяким не примкнувшим, умеренных взглядов, вроде меня, приходится туговато (сидишь с одними — косо смотрят другие — идиотизм!). Шульжик в еврейской компании рьяно ругает «патриотов», среди патриотов поругивает евреев, а в смешанных старается быть объективным. И ясно, каждую компанию расцвечивает анекдотами (их знает невероятное множество) и крепким юмором, не стесняясь в выражениях и при незнакомых людях. Некоторые (Шашин, Ишков) считают, что его здоровый цинизм часто переходит в пошлость (так же считал Сергиенко). Соглашусь, он, старый прощелыга, иногда дает маху, но лично меня это не коробит (когда был бездомным наслышался всякого). И потом, его топорные штучки как-то органично вплетаются в его образ непосредственного «папаши». Кстати, частенько он сам улавливает, когда переборщит, и тут же выдает что-нибудь «интеллигентное» из жизни Пушкина или Гоголя, и сразу компания на него пялится, как на немыслимого эрудита.

Ницше говорил: «Человек изобрел смех, потому что много страдал», но юмористы, которых я знаю, жили и живут в полном благополучии, без всяких страданий. Шульжик один из них.

Мой фантастический друг общается не только с литераторами и предпринимателями. Однажды мы с ним в ЦДЛ выпили — я прилично, он поменьше — был за рулем.

— Давай подброшу тебя до Сокола, — предложил мой друг, когда мы вышли на улицу.

Но не успели мы отъехать, как сзади засигналил «мерседес».

— Я сейчас, — кинул Шульжик, притормозив.

Я ждал его минут пятнадцать, чуть не задремал. Вышел, смотрю — он стоит в кругу кавказцев с тяжелыми подбородками.

— Ну, ты еще долго будешь болтать с этими бандитами? — посмеиваясь брякнул я.

Возникла долгая пауза. Затем Шульжик, ужасно нервничая, заговорил:

— Это мой друг, писатель. Это у него шутка. Он так называет друзей, — и подтолкнул меня к машине. — Иди, я сейчас!

Он вернулся через минуту, отдуваясь, плюхнулся на сиденье.

— Ты совсем спятил! Они ж в самом деле бандиты. Сказали: «этого сразу замочить, или потом?». Один из них Отари Кантаришвили. Я его оформил своим секретарем. Мне надо для дела.

Я не занервничал — вот еще! — наоборот, взглянув еще раз на дружков моего друга, почему-то почувствовал себя сильным и очень порядочным (вот пьяная голова!).

Эх-хе-хе! С кем только не общается мой друг, бесшабашный удалец и мошенник, бегущий по острию ножа, болтающий об идеалах и одновременно занимающийся нелегальным бизнесом. Кушак, Яхнин, да и многие другие экономно расходуют свой талант, а Шульжик свой транжирит бездумно, направо и налево; его жизнь — какой-то рваный бег к непонятной цели. Повторяю, он уже старый черт, а все не утихомирится, все геройствует; он мужичок редкой закваски, в нем идет постоянное брожение, у него энергии — хоть отбавляй! Словно Карлсон, он летает по городам и странам, живет одновременно в Кельне и в Москве, в Германии имеет цех по переработке рыбы, а его филиал в Подмосковье; из Германии, повторяю, пригоняет машины — туда везет картины уличных художников (агитирует и меня «заняться копиями» — только этого мне не хватало на старости лет!). И корчит из себя крутого: катает с пистолетом, рассказывает, как воюет с рэкетирами… Такой разухабистый храбрец!

В Кельне Шульжик воспитывает внучку, в Москве для детей пишет приключения своего знаменитого поросенка «Фунтика» и опять, неугомонный, строит — на этот раз третью дачу (две предыдущие продал, чтобы отдать долги сына, талантливого парня, которому долго не везло в личной жизни; сейчас-то купается в счастье. Кстати, у них с отцом сложные отношения: то ругань — «Ты что, козел?» «Нет, это ты козел!» — то братство с легким подтруниванием друг на другом). К слову, многих из нас наши дети не радуют (в том числе и внебрачные, которых мы умудрились заиметь), но внуки радуют всех без исключения.

Однажды на последней дачной стройке Шульжика мы отмечали его день рождения, вернее — только посетили стройплощадку, а обмывали событие на соседней роскошной, но чересчур эстетской, даче его соседа и друга конферанса Сергея Дитятева, с которым он еще служил в армейском ансамбле. Дитятев (настоящая фамилия Блюмин) сильно уступает нашему другу в острословии, но имеет огромный запас смешных историй, вроде той, как антисемит администратор филармонии Хабаровска частенько ворчал: «Что вы все повторяете — Блюмин, Блюмин?! Вот у вас же есть хороший конферанс Дитятев!».

Тот вечер на даче был прекрасен во всех отношениях, вот только Дитятев со своим болезненным отношением к чистоте перебарщивал — постоянно вытаскивал тарелки из-под носа и бежал их мыть — прямо не расставался с тряпкой и щеткой. Но особенно запомнилось купание в лесном озере — таком прозрачном, с такими изысканными растениями, что казалось, в нем водятся золотые рыбки. К сожалению, вскоре Дитятеву пришлось продать дачу, чтобы компенсировать ущерб соседям по дому — делая евроремонт в своей городской квартире, он сильно затопил нижние этажи — но с этой потерей он расстался спокойно, чуть ли не весело — как и Шульжик, он смотрит на мир широко. Ох уж эти богатеи! — разве их можно понять?!

В другой раз мы с Тарловским застольничали в недостроенных «балках» Шульжика, но от хилого интерьера вечер не стал менее впечатляющим. Наш друг, как всегда, блистал: чихвостил рабочих, которые не столько строили его дом, сколько разворовывали материалы и пьянствовали (как и на предыдущих двух дачах, но в нашем товариществе я хотя бы присматривал за строительством), при этом, красочно расписывал махинации и увертки работяг (ведь сам был отменным комбинатором), прошелся по нашим общим дружкам, читал «Последние приключения Фунтика»… Кстати, я думал, ему все дается легко — не тут-то было — его горячая рукопись представляла собой длиннющую гармошку с заплатками-вставками и сносками-клапанами.

Сейчас на «Фунтика» у Шульжика договор — он должен написать десять книжек; когда они выйдут, у него будет целое собрание сочинений. Половину он уже написал — как всегда мастерски. В книжках полно смешных ситуаций и диалогов, жаль только нет той поэзии, которая была в его стихах, не говоря уж о Блоковской «дальней идеи». И жаль вдвойне, что он этого не понимает, хотя для блезира и отмахивается с преувеличенным безразличием:

А-а, все это коммерция! (но делает все, чтобы рекламировали Фунтика с помпой и выбивает приличные денежки за своего героя, и собирается издавать журнал «Фунтик». По этому поводу я сказал: «Ну, тогда мы с Марком Тарловским работой будем обеспечены». «Ага! — бросил Шульжик. — Вы будете разносить журнал по киоскам»).

Долгое время Фунтика и его друзей рисовали супруги Солины, но недавно Шульжик с ними разругался и отдал тексты другим художникам, которые немного использовали прежние образы (приодели их в новые одежды); затем появилась статья: «Руки прочь от Фунтика!». Теперь наш герой ходит по судам, пишет грозные статьи на Солиных.

Сейчас мой друг бесцеремонно кромсает классику, пишет про «Доктора Ай Боллита»(!), где вместо Бармалея «Бармен Налей»(!). Этот вольный коммерческий пересказ он считает самостоятельным произведением, и с радостным блеском в глазах пересказывает мне один смешливый эпизод за другим, и невдомек ему, что его выдумки мало чем отличаются от легковесного формального юморка «цеховиков» эстрадников.