До встречи на небесах

Но однажды Мезинов дал маху. Договорился со своим приятелем В. Беккером (бизнесменом, отпетым бабником и хитрюгой) ехать на похороны С. Иванова в Пушкино. Беккер подъехал на машине к условленному месту и прождал около часа. В Пушкино Беккер говорил:

— Разминуться мы не могли. Исключено. Я три раза повторил, где именно.

Мезинов так и не появился, хотя никто не мешал ему приехать на электричке (как все мы). Позднее он сказал нам с Тарловским:

— Пошел этот Беккер на х..! Больше никогда не буду с ним договариваться, — но минуту спустя, чуть тише добавил (дословно): — Очень надо ехать с ним в машине… водит хреново… да потом возвращаться с ним пьяным…

Такой внятный убедительный шаг. Не знаю, что понял Тарловский, а мне стало ясно — Мезинов просто решил не ехать (меня не проведешь!). Я вспомнил — он всегда недолюбливал Иванова (а вот на похороны Панкова и Приходько приезжал первым, хотя добирался на электричке из неблизкого Кучино).

Такие у нас стариковские замысловатости. Поразительно другое — как некоторые наши дружки (не только Мезинов в этом случае, но, бывало, и С. Иванов, и Коваль, и частенько Кушак с Шульжиком втирали очки нам, старым, битым-перебитым?! Уж в чем-чем, а в людях-то мы разбираемся как надо. Пустячный пример — Коваль объявился в новом кожаном пальто, Сергиенко сразу начал докапываться:

— О-о, ты прибарахлился! Сколько стоит пальтишко? На какие шиши купил?

— Подарили, — протянул Коваль.

— Врешь! Кролик сказала, что купил в Германии!

— От вас, чертей, ничего не скроешь! — загоготал Коваль.

Он-то умел свою ложь свести к шутке, недоразумению; это касалось и его книг — всегда скрывал, где выходит очередная, а когда его разоблачали, опять:

— От вас, чертей, ничего не скроешь! Ну, ровным счетом ничего, едрена вошь!

А вот остальные, вышеперечисленные брательники, по слабости ума доказывали свое вранье с таким напором, что от неловкости проглотишь язык. И попробуй усомниться — покатят на тебя бочку, а то и оскорбят. И как, бараны, не понимают — темнить в нашем возрасте — дохлое дело; мы чужих-то видим насквозь, а их, родных, знаем, как свои пять пальцев.

Еще одну особенность Мезинова (вернее странность) я заметил, когда однажды мы отмечали его день рождения (он, Тарловский и я). ЦДЛ был закрыт и мы обосновались в кафе Дома журналистов. Распив бутылку фирменного самогона жены Мезинова (Тарловский и я еще засадили по бутылке пива), мы расслабились, ударились в лирические отступления, воспоминания и внезапно на глазах могущественного Мезинова появились слезы:

— Я ведь совсем не такой, как вы думаете… Совсем не такой, — он хотел сказать еще что-то, но смолк.

Это было довольно неожиданно, как удар молнии. Мы привыкли видеть Мезинова веселым, уверенным в себе и вдруг… Он прямо утонул в своих сентиментальных чувствах.

Кстати, подобное я слышал и от своего друга Бориса Воробьева.

— …Что вы знаете обо мне?! — заявил этот деятель после трех десятков лет дружбы!

Кем себя считают Мезинов и Воробьев понять трудно, но что это за дружба, если у тебя есть вторая, скрытая от друзей жизнь? Такие у нас мелкие стариковские обиды. Хотя, далеко не мелкие! Что ж получается? Ты отдаешь всю душу, а получаешь половину?!

Недавно, когда мы с Тарловским выпивали в нижнем буфете, Мезинов отмочил еще один номер — заявился с девицей и даже не подошел к нам, только издали кивнул. Похоже, наш редкостный друг под старость решил все свое дружелюбие отдавать только женщинам — все никак не нагуляется, кутила. Хотя, что я! Вон Мазнин просто-напросто открестился от друзей и замкнулся в своей конуре, а старый морской волк Воробьев наплевал и на друзей, и на Москву — продал квартиру и укатил в родную Тверскую область. Такое пустоголовое старичье!

Ладно, пойду дальше, вернусь к стихам Мезинова. Я уже говорил — среди литераторов моего уже совсем не молодого поколения, немало героев, которые пришли в детскую литературу по большей части потому, что в свое время только в книгах для детей разрешалась определенная доля формализма, символов. В работах таких ловкачей попадаются целые россыпи бьющих в глаза словесных находок, что само по себе неплохо — они обогащают язык и интересны профессионалам; изощренные критики (всякие книжные черви) называют это литературщиной, я называю «фигурным катанием в литературе», но детям-то от этих фокусов ни холодно, ни жарко, они попросту многое не поймут в таких книгах. Как ни рассуждай, главным в литературе остается образ, сюжет, а в детской еще и нравственные понятия о вечном противоборстве добра и зла, плюс — элемент игры и юмора, и, конечно, простота изложения.

Среди молодых литераторов сейчас тоже немало формалистов; в их чрезмерной отделке текста видна стесненность, натужность, зависимость от заданной формы, да и просто желание повыпендриваться. Их упражнения — некий протест против штампов, и вызывают только рассудочный интерес, но не чувства. Сейчас, когда идет идеологическая война, умышленно насаждаются всякие «страшилки, ужастики, вредные советы, импровизации на тему», и, ясное дело, подтексты. Но прав Мазнин — где тексты?! Да и вся эта писанина уже была и от нее мало что осталось. А вот «Каштанка» и «Белый пудель» останутся навсегда.

В противовес всяким фокусникам, Мезинов — несгибаемый традиционалист; его стихи подкупают безыскусственность, он выбирает самые простые изобразительные средства, сознательно отказывается от всяких внешних эффектов (хотя, наверняка, мог бы их напихать, ведь начинал когда-то с Ковалем «Суер-Выер»), тем не менее, его строчки без всякой воды и умильных сентиментов. Жаль, что он, старый черт, давно ничего не пишет. Повторюсь, когда-то написал десяток стихов и с тех пор победоносно топчется на месте.

— Ты поэт любитель, — сказал ему Приходько; похоже, так оно и есть.

Мезинов настоящий патриот (руководствуется призывом Блока: «нельзя быть вне политики»), и со страшной силой переживает распад СССР, теперешнее историческое безумие в нашей стране, но в отличие от таких, как я, которые лишь скрежещут зубами, он действует, обличает и воюет: помогает, чем может, патриотическим изданиям, собирает материалы о преступной деятельности «демократов» (как и Мазнин, делает вырезки из газет) — думаю, вскоре эти материалы использует для летописи «открытого грабежа». Недавно рассказывал, как побывал в городке Железнодорожном на выступлении детей в каком-то захудалом клубе:

— …Несчастные дети и воспитатели на свои деньги сшили костюмы, сколачивали декорации, репетировали в не отапливаемом клубе, а местные власти пришли в мехах, бриллиантах. Дали детям грамоты, сволочи! Ни один гад не подумал отремонтировать клуб, помочь детям деньгами. Зажрались гады! Их всех надо к стенке ставить! — он сжал кулаки, прямо рвался в бой, готовый переломать кости местным властям.

Попутно замечу, большинство моих дружков в той или иной степени интересовались жизнью Отечества, только Сергиенко и Ковалю было на все начхать — они отрешились от всего и купались в собственном мирке — оба смутно представляли, где какие страны находятся и как там люди живут, ничего не петрили в технике, лишь краем уха слышали, что существуют какие-то науки, классическая музыка, джаз, и никогда не смотрели спортивные передачи, даже олимпийские игры.