До встречи на небесах

Естественно, я злюсь на него, и жду, когда он, дедок, остепенится, перестанет искать приключений на свою башку и начнет писать не от случая к случаю, а постоянно, и напишет что-то в духе своих ранних вещей. Наверно, не дождусь, ведь он, тронутый, встал на путь, с которого не сворачивают. И как ему, умнику, не жалко тратить время на борьбу за благополучие — все необходимое-то у него давно есть? Ведь в нашем возрасте уже ясно — ни одно богатство не стоит того, чтобы на него ухлопывать жизнь. Вспоминаю, лет десять назад он мне говорил:

— Надо ж! — у нас с тобой разный уровень жизни (в смысле доходов; это он еще мягко сказал; обычно о безденежных отзывается категоричней: «у него ведь в руках пусто»), но одинаковый образ жизни (понятно, не совсем одинаковый, но близкий).

Чуть позднее, в нашей компании бросил на меня густую тень:

— …Мы все хитрецы, все играем в жизни, но Ленька нас всех перехитрил (мол, пьянствовать пьянствует, но дело знает четко — втихую накатал сотню рассказов, и мы, мол, потратили массу сил, чтобы пробить книги, а он спокойненько напечатался за свой счет).

Шульжик, конечно, преувеличивал мои способности, и вот ему моя гневная отповедь: никакого ловкачества здесь нет, я никогда и не скрывал, что пишу в перерывах между выпивками, а особенно об этом не болтал, потому что особенно и не спрашивали, да и, в сущности, хвастаться нечем. Что касается издательств, он сам сказал «сейчас литература никому не нужна»; а в журналах, как и прежде, надо иметь знакомых. Да и как-то глупо и бессмысленно в нашем возрасте обивать издательские пороги — естественно встанет вопрос — почему мы вас не знаем? Если вы за тридцать-сорок лет писательства остались без имени, то какого черта приперлись на старости лет? Ну, а как я напечатался за свой счет, уже говорил — когда разменял квартиру и получил доплату.

Последнее время мы чаще встречаемся втроем: Шульжик, Тарловский и я; выпьем в нижнем буфете, поговорим пару часиков и Шульжик прощается:

— Все, хоп! Я поехал. Дела!

— Куда ты все несешься? — как-то буркнул я, и дальше, в духе черного юмора, решил пошутить: — Учти, в нашем возрасте каждая встреча может быть последней!

— Когда ты умрешь, мне будет грустно, — откликнулся наш доблестный друг. — Без тебя ЦДЛ — не ЦДЛ, — и подмигнул Тарловскому.

Шульжик особенно артистичен в обществе женщин; слабый пол, задыхаясь, верещит от его хохм и анекдотов, которыми, повторюсь, он нашпигован под завязку. Женщины считают его «самым веселым и остроумным».

Некоторые мужчины не отстают от женщин, но ценят в Шульжике нечто другое. Он сам рассказывал:

— Отдыхал у моря. По пляжу ходил кавказец красавец брюнет. Отдыхающие женщины пожирали его глазами и стонали от избытка чувств. Но брюнет не обращал на них внимания, а вот мне отвесил комплимент: «Какой сладкий пупсик!»

В отличие от многих литераторов, которые при женщинах стараются не упоминать о своих женах, Шульжик всегда говорит о своей Вере с теплотой:

— Она выдающаяся женщина, ведь тридцать лет терпит меня… Она единственная женщина, которая все еще верит, что я буду богатым. А разбогатею я только когда заболею золотухой. (Неудачный юмор — видимо, имеется в виду, что когда у них появится золотишко).

Но главное, он фонтанирует и среди литераторов, многие из которых трясутся над словесными находками, и уж если использовали что-то из моей болтовни, то что говорить про блистательный юмор Шульжика. Его без зазрения совести записывают! А он, широкая натура, как истинный талант посмеивается, и щедро, направо и налево продолжает рассылать остроты, не заботясь об их дальнейшей судьбе. Только однажды проворчал:

— Кто ж за литератором записывает?! Вот олухи!

В самом деле, некоторые совсем спятили — записывают за приятелями прямо за столом. И вообще в ЦДЛ в порядке вещей воровать друг у друга сюжеты, мысли, словесные находки.

Бывает, в домашней компании мы затянем какую-нибудь песню, и на Шульжика нахлынет сентиментальность.

— У меня слуха нет, но давайте споем вот эту… Только начнем тихо… Ой, какие слова! Это Виктор Боков… Ой, а это место!.. — гримаса высокого душевного подъема появляется на его физиономии, из его глаз только что не текут слезы.

Кстати, у его жены Веры прекрасный слух и голос, но в компании она поет редко — ей не дают распеться наши голосистые и настырные подруги.

Недавно Шульжик сказал мне:

— Поздравь меня! Я вступил в Союз художников!.. Швыдкой выделил нам с Эдиком (ясно, с Успенским — с кем же еще?!) полмиллиона долларов на студию мультфильмов. Лужков дал помещение в центре (у Павелецкого вокзала, почти на Садовом кольце). Оформили на меня как мастерскую, чтобы не платить за аренду. Пришлось вступить в Союз художников. Теперь я искусствовед! Теперь прихожу в Союз и говорю: «Когда устроите выставку моих картин?».

Все это он выпалил с иронией, без всякой рисовки доказывая, что самый короткий путь к успеху — это авантюра. Он молодец — умеет на все смотреть со стороны.

«Мастерскую» Шульжик и его сын превратили в прекрасный офис (евроремонт обошелся в сорок тысяч долларов) и теперь выпускаю детские книги немыслимыми тиражами. Да еще заключили с канадской фирмой договор, по которому на всех школьных принадлежностях будут использованы Фунтик и его приятели — это тоже немыслимые тиражи и, естественно, соответственный доход.

Я рад за семейство Шульжиков, ведь они мои закадычные друзья. И знаю точно — сколько бы они не заработали, они все быстро и красиво потратят. Только напрасно они связались с Успенским, ведь рано или поздно с ним непременно разругаются; у них уже какие-то трения из-за денег.

Общаться с Шульжиком всегда интересно и радостно. Когда он звонит: «Давай встретимся», я только спрашиваю: «В котором часу?». «Как скажешь», — слышу в трубке. «Может, в пять?» — говорю. И он сразу: «Хоп!».

Что странно — я видел его, старого проходимца, всяким: веселым и грустным, серьезным и беспечным, видел разъяренным и даже плачущим (в тот день он казался Карлсоном, у которого сломался моторчик — он расставался с подружкой, навсегда улетавшей в Америку), но когда думаю о нем — возникает только смеющаяся физиономия и я слышу:

— Все нормально. Рад тебя видеть!

Иногда добавляет:

— У меня в России только два друга — ты и Мазнин!

Я догадываюсь, то же самое он, хитрованец, говорит своему закадычному дружку Детятеву, но все равно меня распирает от собственного величия.

Что мне особенно нравится в одержимом старикашке Шульжике, так это внешне легкое, чуть небрежное отношение к своему творчеству (понятно, он рисуется, работает на публику, но делает это, гад, мастерски). Большинство детских писателей с невероятной серьезностью (почти благоговейно) говорят о своих работах, можно подумать создают бессмертные вселенские творения. Шульжик смотрит на писательство для детей как на радостное занятие, веселое хобби, которым можно заниматься, когда нет более серьезных дел.