До захода солнца

Я напряглась, затем дернулась в его объятиях. Понимая, что это не возымеет никакого эффекта, но все же пробуя выбраться из его рук, я чувствовала себя лучше.

Самое время было сменить тему.

«Я хочу есть», — заявила я.

«Я тоже», — прошептал он.

Черт бы его побрал, но его слова нашли отклик в моем теле. Я почувствовала, как мои соски затвердели, и мгновенно стала мокрой.

Он это отлично знал. Я знала, что он знал, потому что увидела вспышку довольной, самодовольной улыбки, прежде чем его лицо исчезло у меня на шее. Его губы прошлись вниз по моей груди, обхватив меня за талию одной рукой, другой приподняв кофточку, он обнажил одну мою грудь.

Я ахнула.

Затем почувствовала его язык сбоку у моей груди, огонь вспыхнул у меня между ног, и я заерзала.

«Верни мне голос», — прошептала я, и в тот момент, когда я произнесла слова, его разум отпустил мой, и я почувствовала прилив крови.

— Боже мой, — выдохнула я.

Бессильная остановить этот процесс, мои руки сами потянулись к его голове, сжимая в кулаках его волосы, прижимая его голову к себе, когда сладкий, знакомый трепет от его кормления пронзил меня.

Его рука поднялась, пальцы обхватили мое запястье, он отвел мою руку в сторону и опустил вниз. Переплел наши пальцы и направил мою руку в мои пижамные штаны, под нижнее белье, прямо к моей сердцевине. Его пальцы манипулировали моими на самой моей чувствительной части, чем он добивался более глубокого отклика. Я занялась клитором, а его рука двинулась ниже, палец скользнул в меня, затем два, затем они задвигались, ритм уверенный и сильный, отработанный и мощный, нарастающий с интенсивностью и быстротой.

С кормлением и моими собственными пальцами, его толчками мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы кончить.

— Люсьен, — прошептала я своим хриплым голосом, и когда я прошептала, моя сжатая в кулак рука в его волосах сжалась, одновременно прижимая его голову еще ближе к своей груди.

Это было всепоглощающе. Это было прекрасно. У меня не было этого уже три недели. Сейчас этот оргазм питал меня.

Он зажал мою руку под своей между моих ног, языком зализал рану на моей груди, приподнялся и перекатился.

Прижавшись всем своим весом к моему боку, уткнувшись лицом в мои волосы, он заговорил.

— Ты сломилась, — объявил он с победной теплотой в голосе.

Я подозревала, что он не ошибся.

Но ничего не ответила.

— Теперь ты моя, — продолжал он, тепло победы становилось жарким, жестким, диким и свирепым.

Я подозревала, что и в этом он тоже не ошибся.

Боже, я была в полной заднице.

Он приподнял голову, вытащив своей рукой мою руку, поднял ее, потом положил себе на бедро. Он опустил мою кофточку обратно на грудь, передвинулся на меня, а затем положил руку мне на шею, поглаживая большим пальцем, подняв голову, не сводя с меня глаз.

— Сегодня вечером мы соединимся, — объявил он, его голос был таким же возбужденным, как и его глаза.

Я почувствовала тревогу.

Его глаза пылали, и его явный триумф пронзал меня, такой горячий, такой яростный, что я чувствовала себя заклейменной.

Но это был не первый раз, когда я это чувствовала. Я чувствовала такое и раньше. Хотя я знала, что этого не могло быть. Точно так же, как ранее, когда он закрыл глаза от боли.

— Лия? Ты меня слышала?

Мои мысли были где-то далеко, но я все равно ответила:

— Я тебя слышала.

— Лия, — позвал он, я стряхнула с себя тревожные мысли и сосредоточилась на нем.

— То, что у нас будет, будет прекрасно, — сказал он мне, голос снова стал бархатным.

Я подозревала, что и в этом он не ошибался.

Проблема заключалась в том, хотя несомненно это будет прекрасно, что бы это ни было, но будет временно.

Потускневшая красота. Смогу ли я жить с этим?

— Милая, — все так же тихо, но чувствовалась странная пульсация, похожая на боль, — то, что я вижу в глубине твоих глаз, не думай об этом, отпусти. Отдай это мне, я позабочусь об этом, — его голос понизился, прежде чем он закончил, — клянусь.

Конечно, учитывая, что меня исключили из Вампирологии, я понятия не имела, насколько обязывающей была клятва вампира. И понятия не имела, что они готовы были убить, чтобы защитить свою клятву, и умереть, нежели не исполнить ее. Я понятия не имела, что они будут столетиями отправляться на край света, чтобы выполнить эту клятву, или что они будут терпеть пытки, чтобы ее никто не узнал, но выполнят.

Так что, хотя я и верила, что он верит, что не подкидывает мне пафосные обещания, я знала другое.

И все же, когда эта штука во мне сломалась, и она меня больше не сдерживала, у меня не было выбора.

Поэтому я посмотрела ему в глаза и прошептала:

— Хорошо.

Моя покорность была немедленно вознаграждена.

Он крепко прижал меня к себе и одарил одним из своих требовательных, болезненных, собственнических, клеймящих и, несомненно, диких поцелуев, от которых у меня перехватило дыхание.

Затем он отнес меня на кухню, усадил на табурет, приказал озабоченной, заискивающей Эдвине и столь же озабоченной, но не заискивающей Стефани и Космо выйти из кухни и приготовил мне завтрак.

Помимо многого другого, в то утро я узнала, что Люсьен умеет готовить.

16 Тетушки

Я лежала, свернувшись калачиком на большой мягкой подушке в удобной гостиной зоне рядом с кухней, пока Эдвина готовила ужин, а Эйвери сидел на диване и болтал с ней.

Эйвери был тем, кто, как я догадалась, стал моим защитником на этот вечер.

Несмотря на то, что было воскресенье и у Эдвины должны были быть выходные, она осталась у нас.

И хотя было воскресенье, и с тех пор, как мы впервые встретились в воскресенье, у Люсьена вошло в привычку проводить со мной каким-то образом весь день (даже в последние три недели, когда он не был таким настойчивым, властным Люсьеном), Люсьен ушел. Он сбежал с Космо после завтрака, оставив еще один требовательный, кровоточащий, собственнический, клеймящий и, несомненно, дикий поцелуй прямо на глазах у всех, отправляясь в неизвестные места и не делясь со мной, куда именно.

Стефани болталась у нас до тех пор, пока Эйвери не приехал днем, поэтому она сразу же исчезла.

Вот так я узнала, что Эйвери стал моим охранником.

Отчего конкретно они меня защищали, не знаю, знаю только, что Люсьен приказал Эдвине и Стефани присматривать перед уходом. На самом деле он выдал множество приказов.

— Она отдыхает и не разговаривает. Поняли меня? — это был первым.

Второй:

— Никаких телефонных звонков. Никаких посетителей. Она не подходит ни к одной двери и не выходит на улицу.

Третий:

— Она не спит, даже не дремлет без меня. Не только сегодня, каждый день. Все понятно?