Добрым словом и пистолетом

Рванувшего вперед Турина Белег успел поймать за куртку, а другую руку сунул за пазуху: сухо и отчетливо щелкнуло. И девица, и парень замерли на месте причудливой фигурой.

— Ой! мил человек!.. ой! — гнусаво пропищал еще кто-то из той же щели, и в проулок выглянула старуха — чумазая, перепуганная, с мутной маленькой лампадкой в руках. Выглянула, убедилась, что стрелять не стреляют, бить не бьют, и приблизилась — схватила девицу за руку, потащила за собой. Парень молча, не отводя взгляд, попятился следом.

Снова сделалось тихо. Белег и Турин добрались почти до конца улочки, и тут Турин все же остановился — развернулся и пошел обратно. Откуда-то донесся удивленный возглас: «Ты чо! слышь! ты чо!», потом звук удара, короткий женский визг. Что-то упало: сначала кулем — глухое, тяжелое; потом деревянное, затрещав, сломавшись; потом металлическое — с дребезгом.

Турин вернулся, вытирая руки о штаны, взглянул сумрачно, но ничего не сказал.

***20 часов 45 минут

На стук открыла седая женщина лет пятидесяти. Неброское платье, чистый и аккуратный, но посеревший уже передник и головная повязка выдавали в ней то ли уборщицу, то ли кухарку, то ли все вместе. Она вопросительно смотрела на Белега, но потом подслеповато прищурилась, узнала и посторонилась — без слов пустила внутрь.

Заведение называлось «Хромая собака» и находилось в Верхнем городе. Они с Турином вышли из Нового Заречья прямо к посту возле моста, там показали документы и попросили оказии: не идет ли в сторону дворца какая машина. Машина тут же нашлась, и не пришлось возвращаться из-за реки на своих двоих, петляя темными закоулками Большого Порта и Клубка.

Здесь, в Верхнем городе, тоже было и тихо, и темно, но не так, иначе — окна светились приглушенным электрическим светом, в подворотнях никто не таился и не шуршал, не пахло кислятиной, грязью и нищетой. В самых старых городских кварталах на вершинах менегротских холмов всегда было чисто и уютно, а жители в основном делились на две категории — зажиточные горожане (разбогатевшие дельцы, владельцы успешных предприятий, занимающие высокие посты члены государственных структур, высшие офицеры) и те, кто жил здесь с самых ранних пор, сумев сохранить недвижимость после большой городской перестройки.

Бриан Брайан не относилась ни к первым, ни ко вторым.

Внутри было пусто. Зал ощетинился ножками на столы поднятых стульев, сцена у дальней стены утопала в полумраке, и лиловый занавес был плотно задернут. Свет горел только у стойки — там рядком стояли бокалы и лежало скомканное полотенце. Женщина, тяжело ступая и положив натруженную ладонь на поясницу, вернулась за стойку и заглянула в приоткрытую дверь — там находилась кухня.

— Слышь! Диад! слышь! — выговор был эстоладский, хотя по виду женщина была скорее из Дортониона.

Турин подошел к ближайшему столу, стал опускать стулья, попутно озираясь по сторонам. Несмотря на полумрак, можно было разглядеть стены зала, а вернее то, чем они почти полностью были скрыты: здесь висели рисованные афиши и фотографические плакаты; гирлянды цветных лампочек, гирлянды из перьев, гирлянды сухих и бумажных цветов; шляпы, фуражки, туфли — танцевальные, уличные, вовсе декоративные; лоскуты тафты и раскрашенного шелка, оленьи рога, большая (райвов трех) высушенная щука с вязанкой румяных кренделей в пасти; плетеные венки, ленты, флаги и истыканная булавками огромная карта Эндорэ.

Белег присел. За спиной, отразившись в застекленной афише, вернулся на кухню Диад — тощий парнишка лет восемнадцати. Женщина за стойкой продолжала протирать бокалы.

Других шагов слышно не было — только Турин поднял вдруг голову, и в момент пахнуло сложной смесью древесных и цветочных ароматов. Две руки скользнули Белегу по плечам, переплелись на груди, и женщина, наклонившись, поздоровалась:

— Привет, зайчата.

Давным-давно минули времена, когда во тьме лесов возле Озера синдар жили не народом еще — племенем и кормились тогда ловлей, сбором плодов и охотой. Искусных охотников было много, но и среди них выделялись искусные особо, а среди таковых — первые. Бриан Брайан была из первых.

Потом пришли другие времена — Поход; синдар месяцами, годами шли по просторам Эндорэ в подзвездном сумраке, не ведая, что таится впереди, не зная, что подстерегает вокруг. Поход был долог и труден, но безопасный путь нащупывали скользящие в этом сумраке передовые отряды, а потом, во время стоянок, они же оберегали покой спящих. Бриан Брайан была среди передовых.

Наконец, позже, уже в дни Солнца и Луны по просторам королевства разошлись разведчики — добывать сведения, расстраивать планы врага, присматривать за союзниками. И здесь тоже на Бриан можно было положиться полностью.

— Ждала вас, — продолжила она, выпрямилась, ласково погладила Турина по макушке и, развернув стул, села верхом. — Что будешь? Вафельки?

— Ну… — неуверенно протянул Турин, приглаживая, а на деле еще больше растрепывая волосы. — Разъедать-то… как-то… некогда.

Бриан улыбнулась.

— Некогда — не пришли бы. Посмотри, зай, видишь это одухотворенное выражение? Означает, что Белег пока только усиленно думает и никуда еще не бежит. Верно ведь, командир?.. Сэньо, милый! — она резко повысила голос, и в окошке за стойкой мельком появилось чье-то лицо, скрылось, а потом из кухни выглянул мужчина в фартуке поверх красной клетчатой рубашки. На пришедших посмотрел как-то искоса, словно опасаясь встречаться взглядом, боком обогнул стойку и без уверенности подошел, пожал руки.

Бриан текуче поднялась с места, и они, обнявшись — ухватившись друг за друга, — о чем-то зашептались; не припомнилось бы случая, чтобы эти двое в голос говорили при посторонних. (Вообще они были странной, на сторонний взгляд вовсе не подходящей друг другу парой, и об этом браке в свое время вдоволь посудачили и в городе, и за его пределами).

— Вы работаете? — спросил Белег, когда проводил взглядом скрывшегося на кухне Сэньо. Из-за двери загремела посуда.

— Какое там. Так — надо ж чем-то заняться, — снова улыбнулась Бриан, а потом правильно истолковала взгляд Турина и смешно сгримасничала. — Это тоже — так. Чтоб физиономию в зеркале не видеть.

С лицом уже давно все было в порядке. Женщина она была рослая, заметная; черты лица крупные, но мягкие; темные глаза и брови, светло-русые волосы. Но понять это сейчас было непросто: под густыми белилами, под густой черной подводкой; верхняя губа выкрашена золотом, нижняя — серебром. От внушительной некогда косы давно осталась короткая, мелко завитая стрижка, вытравленная и выкрашенная теперь в сиреневый. Рубашка с бабочкой, пышная юбка сиреневого, в тон волосам тюля и кавалерийские рейтузы образ этот довершали.

В работе разведки не получалось обойтись совсем без неудач. Неудач особо крупных, болезненных, оставляющих глубокие шрамы было не так уж много — но хватило бы и одной. И не о Таргелионе речь — там, по крайней мере, все касалось его одного; другое дело целая группа, и не просто группа — старые товарищи. Следов Ириэла, Глэна и Фэрласа не удалось разыскать вовсе, но Бриан сумели даже отбить. Враг тогда по-своему рассудил, что выпытывать что-то у женщины будет проще; Бриан, в свою очередь, решила иначе. Только потом, уже в Северном госпитале, когда вся возможная информация была услышана, принята и передана по назначению, ее пришлось вынимать из петли. Скрутили тогда ремнями и перевели в другое место: там, в специальном учреждении, в Реабилитационном центре доктора Игливина, жили увечные, тяжело контуженные, остро пострадавшие душевно; в особом отделении под особым наблюдением находились и те, кто прибивался к Границе, чаще называясь беженцем или переселенцем, но не мог скрыть ни характерных шрамов, ни кандальных следов, ни необычайной, ни с чем не схожей пустоты в глазах. Сэнеллах — Сэньо — ничего скрыть и не пытался, он тогда не говорил вовсе.