Добрым словом и пистолетом

— Ну что? что вам рассказать? — спросила Бриан.

Женщина за стойкой кончила протирать бокалы и ушла на кухню, вернулась с тарелками и приборами, расставила их на столе. Следом, все так же боком, опасливо, появился Сэнеллах — вынес кувшин с пивом и поднос; на нем дымились золотистые, умасленные щедро картофельные вафли, толстые дортонионские сосиски с задорными узелками хвостиков, лежал нарезанный сыр и огурцы.

Закрылась плотно кухонная дверь, зазвучала откуда-то спокойная, в меру громкая музыка. С подноса пахло дразняще, и Турин колебался недолго: соорудил себе на тарелке вафельную горку, обложил ее всем остальным, облил из соусника и нацелился уже вилкой, но в последний момент остановился — покосился на Белега, этой же вилкой наколол еще одну вафлю, настойчиво впихнул в руку.

Впрочем, было вкусно.

— Расскажи, если есть что.

Бриан усмехнулась. С определенных пор смех вообще сделался преобладающей ее реакцией на все, что происходило за пределами сцены. Слушая о Тинголе, она тоже улыбалась.

«Хромая собака» была куплена на личные средства короля и переписана на Бриан вскоре после того, как они с Сэнеллахом покинули лечебное заведение, приехали в город и очень стремительно поженились.

Вообще-то это было исключение: тех, кто попадал в Дориат из Ангбанда, в столицу потом не допускали. Назначался пенсион, выделялось жилье в провинции, а там уже на месте за бывшими пленниками аккуратно присматривали, опасаясь эксцессов. Повод был: разные скверные случаи, когда обнаруживалась вдруг прямая связь с Ангбандом, а то и кое-что похуже, когда беглецы, впав вдруг в безумие и беспамятство, успевали натворить дел. Подобное чаще происходили в землях голодрим, но об этом прекрасно знали и в Дориате. Там, у голодрим, и самих таких беглецов было куда больше, и методы работы с ними отличались; в Дориате же разведка за этим следила особо, и с определенных пор страшных происшествий удавалось не допускать, но кое-что все же случалось. Поэтому хоть лично Бриан в Ангбанде не побывала, поселиться им с Сэнеллахом в Менегроте, да еще в Верхнем городе, можно было только по прямому разрешению короля.

Тингол тогда самолично допытывался: как, чем он может помочь, чем облегчить. Бриан — Белег был свидетель — вдруг перестала смеяться и совершенно серьезно вдруг сказала: хочет заведеньице (так и сказала: «заведеньице»). «Хочу петь, танцевать и народ угощать!» — заявила она, задумалась и будто сама же себе удивилась. Устроили все очень быстро. Так и пошло: Бриан сама сочиняла номера, сама выступала, сама шила костюмы; выступала то одна, то присоединялся кто-то еще — тоже с танцами, с песнями, со стихами. Аккомпанировали еще одни общие друзья: слепой Риадан на скрипке, Иарэль на флейте и Гиалэд — тот лихо и разудало давил по клавишам, а на педали не менее лихо жал деревянными ногами. Вечерами по переполненному залу в шуме, в гаме и блеске цветных ламп сновали двое-трое мальчишек-подавальщиков и через окно кухни принимали у безмолвного Сэнеллаха тарелки. Иногда здесь же выступали и другие, приезжие артисты, но и репертуар, и сама атмосфера были неизменно особые — шальные, надрывные. Иной раз пелось с таким чудным выговором, что сошло бы за квенья, а иной раз — не стеснялись и самого квенья. Публично место хвалить было не принято, но свободный столик, зайдя по случаю с улицы, найти не удалось бы никому. Ходили сюда много, ходили охотно и регулярно. А по первости Белег, как и Маблунг, и сам Тингол регулярно получали гневные письма и докладные записки, пока однажды Тингол такую записку не скомкал и не бросил в окно, громко пообещав вместе со следующей отправить и жалобщика.

— Что мне вам рассказать… В дела большого мира мы мало вникаем, а здесь у нас все как обычно: публика привычная, кто-то постоянно ходит, кто по случаю. Войсковые и комендантские чаще просто так, дельцы всякие диковинку партнерам показывают.

— Гномы? — Белег вынул из внутреннего кармана, положил на стол две фотокарточки и к ним две справки.

Бриан придвинула, задумчиво потрогала кончиками разрисованных ногтей.

— И гномы, куда ж без них… Этого точно не знаю. Бывший артельщик? Проворовался, что ли?.. Нет, не знаю. А этот… Возможно, когда-то заходил. Точно не скажу. Но если и был, вряд ли ему у нас понравилось, очень уж степенно выглядит, — она потешно надула щеки, осуждающе покачала головой.

Задумались. Музыка продолжала играть, с кухни доносился осторожный стук посуды и мебели — наверное, открывали шкафчики, что-то убирали. Рядом размеренно хрустело — Турин покончил с колбасками и теперь последовательно уничтожал огурцы.

— Но ты же не про гномов пришел узнать? Спросишь, не сидит ли у нас в подсобке кто-то с особыми документами и немного не в себе?

— Может сидеть?

— Нет, зачем же подсобка, — Бриан улыбнулась, потянулась, посмотрела искоса и лукаво, — у нас наверху хорошая гостевая комната.

— А та-а-ам?..

— Там, Турин, страшное дело: племянник нашего доброго знакомого. Приехал в город по делам, заодно приветы привез. У него с документами все в полном порядке, в отличие от дяди.

— А дядя, стало быть, если б вдруг приехал…

— Нет, — перебил Белег, — не надо про «если бы». Почему он оказался бы в гостевой комнате, тоже не надо.

— А что тогда… — Бриан пожала плечами, задумалась, — рассказать, кто к нам в последнее время мимо регистрационного окна заглядывал? Или кто сейчас в городе? Всех не разыщу, но кого-то…

Приехать в столицу по делу или просто так бывшие ангбандские пленники, конечно, могли — предварительно подав заявку с обоснованием и получив ее одобрение, а на месте уже обязательно отмечаясь в участке. По большей части требования эти выполнялись аккуратно, но все же существовали определенные риски: то жизнь и ее срочность диктовали свое, то легкомыслие накладывалось на доверие к тому, кто много лет не давал повода в себе усомниться; а то просто однажды надоедало кому-нибудь чрезмерное будто бы к себе внимание. Полностью исключить такие эксцессы было нельзя, и отчасти поэтому имелась негласная договоренность: о существовании гостевой комнаты в «Хромой собаке» в определенных кругах знали; во дворце на некоторых ее постояльцев закрывали глаза, а в самой «Хромой собаке» к таким гостям относились внимательно и чутко.

— Расскажи, — согласился Белег. — И про все происшествия, прошедшие мимо официальных реестров.

— Как пожелаешь! Сперва только, — Бриан сунула в рот последний на подносе огуречный ломтик, задорно захрустела, — сперва расскажу главное: где в эти дни были мы с Сэньо! Где были и что делали. А вы меня послушаете и выбросите из мыслей постороннюю чепуху. А то знаю я, голоса в голове такое нашептывают!..

***23 часа 00 минут

— Куталион. Вы собираетесь быть моим личным наказанием?

— Зависит от исхода дела.

Орофер сидел на своем месте за рабочим столом. За столом длинным, приставным удивленно обернулись на открывшуюся дверь с полдюжины членов Собрания и еще кое-какие должностные лица; докладчик застыл с приоткрытым ртом.

— Хотите к нам присоединиться? — откинувшись в кресле, поинтересовался Орофер. Перевел взгляд куда-то Белегу за плечо и добавил: — Корлас, будете улицы мести.

Адъютант принца грудью бросился поперек двери, но помешать внезапным визитерам никак не мог.

— Я…

— Он шутит, — утешил побледневшего Корласа Турин.

Недосовещавшиеся без большой охоты освободили кабинет через минуту: Белег посторонился, пропуская их, запер дверь и прошел вдоль стульев — сел вплотную к хозяйскому столу.

— Знаете, уже даже просто интересно. Вы терпение мое хотите измерить?

Орофер тяжело поднялся, подошел к секретеру, наполнил там из графина стакан, осушил до дна. Тингол в такой обстановке про стакан бы и не вспомнил.

— Так что же? Какие-то важные результаты? Срочные новости? Никак нельзя было подождать? — в свое кресло он возвращаться не стал — обогнул стол и сел прямо напротив Белега.

— Нужно кое-что прояснить.

— Прояснить, — согласился Орофер. — Давайте. Давайте проясним. Вы знаете, что я вас не люблю, господин Куталион?

— Знаю.

— Знаете почему?

— Знаю.

Орофер не дождался продолжения и сжал зубы, поводил туда-сюда крупной челюстью.

— Во-первых, за манеру отвечать только на прямой вопрос. А во-вторых?

— Во-вторых, вы не сторонник частных инициатив.

— В точку, — согласился Орофер. — Мне не нравится, как было поставлено дело у вас с дядей. Вот эта ваша вседозволенность, лишняя свобода. К трагическим последствиям именно такой подход рано или поздно и приводит, — продолжил он и на этот раз спокойно, без раздражения кивнул Турину, откинулся на спинку стула. — Я ведь прав, господин Турамбар? Сначала нужно думать, потом действовать. Нет, я не спорю: возможно, лично у вас, господин Куталион, в вашей голове идет какая-то четкая работа, и вы ее способны контролировать. Но это касается только вас — вас одного! — может быть, двух-трех сотрудников. Но подразделение — это тоже государство. Здесь ничего нельзя пускать на какое-то личное усмотрение. Все должно быть продумано, просчитано и выверено. И каждый — каждый, Куталион! — должен знать свое место во всех смыслах этого выражения. Нет, это не оскорбление и не принижение, это объективная необходимость. Не надо выпрыгивать выше головы, не надо нарушать порядок строя — частное геройство мешает большому делу. А вы этого упорно не понимаете. Не знаю, следствие ли это долгой вседозволенности или затянувшийся опыт общения с голодрим… Они как раз в полной мере демонстрируют, что происходит, когда все стоит на самоуверенных одиночках… Но Создатель с ними, с голодрим, — Орофер задумчиво покивал чему-то, посмотрел на свои лежащие на столе расслабленные руки, подвигал на пальце обручальное кольцо. — Полагаю, вы знаете, я настаивал, чтобы дядя разжаловал вас и отправил под стражу.