Дочь человечья, или Это я, Ольга

Когда я училась в музучилище, как-то увидела объявление, что ищут певчих в церковный хор. Я, будучи совершенно незнакома ни с церковью, ни с хором, поехала туда, и меня взяли. Надо было ездить на другой конец города - там после реставрации открывали маленькую церковь. Ремонт еще не совсем была закончен, и вот мы в ней занимались. Я не очень хорошо читала с листа ноты, надо было очень быстро это делать, прямо в живом режиме. Я как могла угонялась за своими альтами. И вот во время этих репетиций я поймала такое особенное ощущение, которое невозможно описать словами, которое меня очень приблизило к вере. Потом, на Пасху, эта церковь открылась. На пасхальную службу меня не взяли, только основных певчих. Потом положили всем какие-то зарплаты, я помню, мне положили самую маленькую - 50 рублей. Я ее не стала забирать - за тот единственный месяц, который прорепетировала. Регент фактически произвела отсев, оставила только тех, кто очень здорово читает ноты и уверенно поет. Я была не в их числе. Я вряд ли стала бы там работать, этому надо было бы посвящать очень много времени, практически всю себя. У меня была другая жизнь. Я училась на эстрадном вокале, преподавала аэробику. Хор был для меня одним из способов получить новый опыт, такой духовно-церковно-музыкальный опыт. Под впечатлением от него я написала песню "Аллилуйя". И еще какие-то песни стали возникать. Я их не писала специально, не было такого внутреннего задания, идейной нагрузки. Получалось так, что мои чувства выливались в такие песни. Я пела их в любой обстановке. Я вообще считаю, что себя не нужно уж слишком правильно вести: на церковном концерте петь религиозные песни, на студенческом - студенческие, на эстрадном - эстрадные. У меня получалось так, что я пела свои песни вовсе не в атмосфере религиозности, а пела просто людям, и они это воспринимали.

Когда я поступила в музучилище, песен я почти не писала. Но у меня был голос и необъяснимое желание что-то выразить. Меня не прельщали блеск, мишура эстрады. Это было такое внутреннее желание, с которым невозможно бороться. И я пошла по этому пути. В общем-то, я считаю, что это была судьба, это был выбор судьбы. Я просто училась музыке, изучала азы пения, боролась с зажимами, физическими и эмоциональными. И вот в процессе общения с музыкой у меня начали появляться какие-то песни, но я даже не решалась их никому показывать. Уже возникали некоторые мои лучшие, вершинные вещи. Тогда я не знала им цены. Когда надо было где-то выступить, например, на конкурсе "Юрмала-87", я начинала искать песни у других людей, композиторов, в каких угодно местах, но только не у себя. Были перестроечные времена, в моде - социальность, рок, но я писала романтические мелодии, с душой, с переживаниями. Иногда это было подражание какому-либо стилю, удачное или менее удачное. Я не могла решиться и поверить в то, что я создала что-то неординарное, меня, в принципе, вообще так воспитывали. Родители много очень положили сил на то, чтобы убедить меня в том, что я - обыкновенный человек, что у меня ничего такого необычайного в жизни не будет, не надо на это настраиваться. Что все девочки мечтают быть актрисами, певицами, балеринами, все мальчики - космонавтами, а становятся все инженерами, клерками, бухгалтерами. Мне пришлось очень долго ломать этот стереотип, прежде всего в себе, потому что окружающие чувствовали во мне какую-то силу, а я вот всего этого боялась. И происходило мое вживание в собственные песни поэтому как-то не одномоментно и не сразу. Я закончила музучилище, и где-то после этого начала понемножку выступать со своими песнями. Но, в общем, реакция была достаточно прохладная. Считаю, что все по-настоящему началось только в Москве в 1990 году.

На отношение ко мне в рок-клубе повлияло и мое выступление на "Юрмале-87". Воспоминания об этом сохранились не самые приятные. Всех наших певиц из училища поотправляли на какие-то конкурсы, и на отборочный тур "Юрмалы" в Свердловске послали меня, второкурсницу. Конкурсы на местах состояли в том, что их проводило местное телевидение, а материалы отсылали в Москву. Там было огромное количество крутых певцов, певиц в золотых платьях. Я среди них была как серый мышонок, непонятно как туда забредший. Но из свердловских участников в итоге московские редакторы выбрали именно меня.

Это была мажорная часть. Дальше пошла минорная. Тогда я впервые столкнулась с мурлом масс-культуры, цензуры и официальной лжи. У оргкомитета были свои представления о том, в каком жанре я должна петь. И они начали на меня давить, ставить невыполнимые условия, совать мне пустенькие, легкомысленные песенки своих композиторов-протеже. Я прорвалась через все это, но не без потерь. Они все-таки подсунули мне свою песню, а одну я протащила какую хотела - песню Александра Пантыкина из группы "Урфин Джюс". Красивейшая песня под рояль со струнным квинтетом. Вот с таким суповым набором из коня и трепетной лани я и выступала в Юрмале. Оценки жюри разлетелись веером. Песня Пантыкина понравилась многим. Я вышла в финал, в лауреаты, но больше мне уже не дали ее спеть. Меня придушили. Я пела в финале что-то из их фигни, тря-ля-ля ни о чем. А после конкурса от нервной перегрузки на некоторое время потеряла голос, потом попала в больницу с воспалением легких. И времена-то еще внешне были относительно приличные - тогда еще не было принято открыто совать проплаченных победителей и не скрывать свои коммерческие и идеологические цели. Конкурс был настоящий, оркестр настоящий, выступления были живые, эфир прямой всесоюзный, а участников и вправду собирали изо всех краев и республик. Все подавалось под видом культуры. Но внутри смысл был тот же, велась жесткая обработка - это нельзя, то нельзя, нужно попроще и повеселее. Зато родители были очень рады за меня - шутка ли, лауреат всесоюзного конкурса, их дочку центральное телевидение показывает.

В рок-клубе, разумеется, не могли воспринять сей факт позитивно. Меня не гнали, но и не звали. Считая, что есть они, а есть эстрада. Впрочем, после Юрмалы важнее было, что я поверила в себя. В рок-клубе, кстати, достичь этого не удавалось.

После окончания музыкального училища я года два жила в Свердловске в общежитии. Родители за это время переехали в Чимкент, потом в Аткарск. Что-то пыталась делать, бултыхалась, но... Во времена перестройки было очень модно заниматься аэробикой. Моя подруга в Свердловске была инструктором. Как-то раз она уезжала по делам в другой город и попросила меня ее заменить. Я заменила, и мне очень понравилось. Получилось так, что подруга не смогла больше работать и оставила мне группу. Дальше моя аэробическая карьера привела к тому, что мне дали общежитие от ДК строителей, даже поставили в очередь на квартиру. Преподавание аэробики очень похоже на работу на сцене - ты находишься перед залом, звучит музыка, ты эмоционально проводишь людей через завязку, развитие, кульминацию, расслабление. Но все равно физкультура - не мое призвание. Кстати, после этого опыта я поняла, что могла бы стать хорошим преподавателем.

Когда мы организовали команду, у меня уже был багаж песен, которые я пела под гитару, выступала в армейских частях, на самодеятельных фестивалях. Периодически я облачалась в шикарное платье (специально для шикарных случаев купленное) и выступала где-нибудь на телевидении или на какой-нибудь престижной сцене в Свердловске. Потом переодевалась в свои драные джинсы и шла петь на улицу. Такие были времена...

Зимой 1990 года состоялся фестиваль "Рок-акустика" в Череповце. Туда меня никто не приглашал - я приехала сама из Свердловска в лютый мороз, а братья-музыканты из тусовки скомороха-художника Букашкина не оставили пропадать на улице. И мне дали выступить на фестивале, но не на большой сцене, где среди участников были Майк, Янка, Юрий Наумов, группа "Адо" и Ник Рок-н-ролл, а на малой - в фойе, куда высыпала вся публика в перерыве между "большими". Хотя я успела спеть всего три песни, мое выступление было замечено и имело резонанс, а после - и продолжение в Москве. Под впечатлением от этого фестиваля я стала инициатором первого фестиваля "Свердловск-акустика". А группа "Ковчег" появилась благодаря фестивалю духовной музыки "Пробуждение" памяти Александра Меня, проходившему в Москве, в концертном зале "Россия" 29 сентября 1990 года (теперь мы этот день считаем днем рождения). На этот фестиваль меня рекомендовал Сергей Гурьев из журнала "Контркультура". Он видел мое выступление в Череповце и даже определил мой стиль как "классный джизус-рок". За две недели до фестиваля после прослушивания организаторы мне сказали: поешь ты неплохо, а играешь - не особенно, хорошо бы найти каких-нибудь ребят. И я собрала группу буквально за несколько дней до фестиваля. Там группа называлась "Армия спасения".

А потом появилось название "Ковчег". По-английски - "Ark". В принципе, АР-К - это Арефьева-Ковчег. Название было придумано коллегиально. Ковчег - это такое непотопляемое судно, на котором можно спастись даже в случае всемирного потопа. И есть еще ветхозаветный ковчег - некий ящик, ларец, в котором хранилось божественное откровение. Я думаю, мы дали хорошее название: "Как вы яхту назовете, так она и поплывет", - пел капитан Врунгель. Была такая интересная история: еще году в 1987-м, в Свердловске, один незнакомый мне художник нарисовал мой портрет и внизу подписал: "Ноев ковчег". Я спросила, что это за странная подпись. Мне ответили, что это фантазия художника. Портрет был не очень удачным, и я о нем быстро забыла. Вспомнила уже через годы, когда моя группа называлась "Ковчег".

У меня очень многое в жизни происходит не совсем так, как я это даже могу предвидеть, все регулируется какими-то другими силами. Так получилось и с переездом в Москву. Я совершенно не собиралась и не предполагала этого. А выступила на фестивале - и зависла в столице. Собственно, в Свердловске меня реально ничего не держало. Мне показалось в Москве интересней, и вообще началось что-то совсем другое. Так я с тех пор и живу в столице. Тут я встретила своих людей, свой мир. Словно попала в нишу по очертаниям своего тела, по своему размеру, и обрела все то невыразимое, чего мне не хватало. Больше я не вижу никаких вариантов, никуда не собираюсь передвигаться. Мне в Москве нравится. Раньше я считалась довольно-таки нелюдимой. Это было, потому что я не могла найти людей, соответствующих мне по характеру, темпераменту, восприятию жизни. Я говорю про Верхнюю Салду и про Свердловск. Это были два довольно мрачных периода для меня. Может быть, поэтому я была там черная, как кошка. А в Москве я не сразу, но постепенно обросла людьми, которые мне ужасно нравятся. Москва дала мне друзей, любовь и творчество. Я тот самый гадкий утенок, который оказался прекрасен, лишь попав в свою стаю.

Это было как раз время социальных потрясений: Перестройка, полный крах прежней системы, внезапное обесценивание сбережений, внезапное многократное взвинчивание цен. И это мне запомнилось. У меня не было сбережений, но и денег вообще у меня тоже при этом не было. Я хорошо помню, как стояла в магазине, смотрела на творожную массу и думала, могу ли я позволить себе ее купить или нет - на ней стояла какая-то запредельная цена... Бедствовала я очень долго, до тех пор, пока какие-то заработки просто на жизнь не стала давать музыка. Я этого не замечала. Все удивлялись: "На что ты живешь?" Я не понимала, на что я живу; мне хватало трех копеек. Жила как птичка Божия. Ну ладно, не видела я сыра нигде, кроме как в гостях. Ну и что, суп из пакетиков - коробку - я купила до повышения цен, год его ела. Нормально. Я была счастлива. Мне было предначертано выстоять и переломить эту ситуацию в свою пользу. А тем, кому предначертано, и силы даются, как дается и вот эта предельная уверенность, которая в любой ситуации все равно заставляет тебя делать свое дело. А уж в совсем отчаянные моменты силы небесные как-то поворачивают немножко шестеренки и посылают тебе помощь. Например, у кого жить, чтобы не остаться совсем на улице. У меня неоднократно бывало такое, что меня пускали жить к себе люди, которым я не была, в общем-то, никем: ни другом, ни любовницей, ни родственницей... Это ли не чудо? Вообще, я Москве без квартиры прожила десять лет, то там, то сям, то у тех, то у этих.

В те времена играла и пела в переходах, на Арбате, когда уж совсем припирало, не на что было просто хлеба купить. Первый раз я попробовала так петь в Ленинграде в переходе (после фестиваля акустической музыки, не было денег на обратный билет). Я собрала себе охрану из знакомых - жутко боялась. Но обошлось без эксцессов. Зато я заработала 60 рублей, и мне это казалось дикими деньгами. Но это требует такой траты сил! Я бы сравнила это с забиванием гвоздей биноклями. После этого ни петь, ни писать - долго в себя нужно приходить, и морально, и физически.

Надо сказать, что я приехала из Свердловска уже сложившейся певицей и готовым автором. У меня уже были собственные песни - наивные, красивые. В Москве вышла на рок-кабаре Алексея Дидурова. Леша был неотразимым человеком с искристыми глазами, романтиком, борцом. Он создал такой "лягушатник" для начинающих гениев, и это был настоящий подвиг с его стороны. Туда почти каждому можно было прийти с гитарой или со стихами, выступить перед такими же непризнанными бедолагами, выслушать их мнение. На раннем этапе это порой единственная возможность авторам вообще выйти к людям. Такой детский сад для талантов, нищий и гонимый изо всех помещений. Дидуров поддерживал словом и делом, давал первую литературную и человеческую оценку, выводил хоть на маленькую, но сцену. Многие потом стали известными. Для существования этого всего надо было беспрерывно сражаться с властями за выживание своего детища, находить помещение, аппаратуру, привлекать помощников, которые будут за спасибо делать звук и администрировать происходящее...