Дочь человечья, или Это я, Ольга

Я, в общем-то, пишу тексты, хоть и связанные с действительностью, но очень опосредованно. Это как во сне увидеть. Случается так, что когда писала - не знала, о чем, а потом это встретилось... Так что реализм есть, но такой - шиворот-навыворот и выворот-нашиворот. Но бывают и реальные ситуации. Взять хотя бы "Голубочка"... Эта песня о том, как в меня влюбился один молодой человек, очень-очень молодой. И песня - это был мой "ответ Чемберлену". Хотя в реальности я не спела ее ему. И не спела никому, а спела просто песню. Там есть некий месседж - и он о любви. Правда, о невозможной, несостоявшейся.

Присуждение литературной премии журнала "Знамя" стало для меня совершенно уникальным ощущением. Когда серьезные люди, специалисты в своем деле, назвали меня поэтом, я изменила систему оценок и стала к стихам строже относиться, поняла, что слово - это тебе не бирюльки играть. Но каких-то амбиций у меня нет, мне интересно просто заниматься творчеством. И, поняв многое, не пугаться идти дальше.

Я чувствую силу, как чувствуют боль,

Я хочу дойти до конца,

Я безумная чайка, летящая вдоль

Кольца, что стало прямой.

Потому что для творческого человека много ловушек существует. Одна из них - ситуация с охотником из фильма "Обыкновенное чудо". Он давно не охотится и только собирает доказательства того, что он лучший в мире охотник, со всеми судится, скандалит и так далее. Это очень опасная вещь, и тут надо уметь что-то забыть. Окрылиться тем, что так тебя оценили, можно. Но только чтобы это не превратилось в повод для чувства собственной важности, которое вообще не дает никуда двигаться. Человек способен к движению лишь тогда, когда он находится в состоянии неустойчивости. Как только ему становится хорошо, как только он перестает переживать, значит, шар закатился в лузу. Он там лежит - и он уже dead.

Много лет меня заваливают своими творениями молодые поэты или считающие себя таковыми. Иногда очень навязчиво и часто совсем неинтересно. Я не могу это читать, и не знаю, что им отвечать. Золотые крупицы мелькают крайне редко, и, как правило, автор в таком случае уже замечен кем-то до меня. Зато именно графоманы часто обладают тяжелым характером и чересчур завышенной самооценкой. В этом смысле вышеупомянутый Алексей Дидуров был просто героем. Со всеми носился, всех выслушивал. На тренинге "Человеческая комедия" мы занимаемся чем угодно и периодически речью, абсурдом, стихами. Я открыла, что все люди без исключения к этому способны. Если их правильно настроить, они легко генерируют речевой поток очень высокого качества. Хоть сиди с диктофоном и записывай. И они на это не обращают внимания, не считают каким-то невероятным достижением. Поэтому мне кажется нелепой идея куда-то прямо-таки пробиваться. Пишите себе в альбомах, давайте читать подругам и мамам. Пойте друзьям: человек с гитарой ценен в любой компании. А дарование - такая настойчивая вещь: она не даст ни спать, ни есть. Это в чем-то даже крест, который уведет вас на Голгофу. И тогда и узнаете, почем фунт стиха. Если вы и вправду гений, окружающие вам это обязательно очень скоро скажут.

Практически каждый диск - это дырка в теле, это такая пуля, которая тебя убивает.

Если рана в груди,

Все еще впереди,

Позади только жизнь,

С остальным подожди...

И потом ты должен родиться заново, но родишься уже не тем, кем ты умер. Как говорил Павич, "от великой любви стареют". Диск - очень сложное дело не только в смысле воплощения, но и в плане общения с миром. Наверное, это похоже на то, когда ты еще жив, а надгробие себе уже строишь, и каждый диск - такой кирпич на твоем надгробии. После выхода диска ты уже не будешь тем, кем был до. Так что все это требует большого мужества... Когда ты как бы умираешь в первый раз, ты еще не знаешь, что тебя ждет и как это трудно - опять рождаться. А когда уже знаешь, нужно многое преодолеть.

Да, ты становишься не тем, кем был. Во-первых, это отчуждение части себя - то есть когда слышишь себя как бы со стороны, когда видишь упаковочку, обложечку. Ты уходишь во времени, ты меняешься, а это остается. И тебя уже двое - если речь идет по крайней мере об одном диске. Это на самом деле довольно сильное испытание. Когда живешь с песней, она растет вместе с тобой. А когда ее зафиксируешь, она уже больше не растет, не стареет, не умирает - ничего с ней не делается. Ты периодически с ней встречаешься, и каждый раз видишь, как мир изменился, а она - прежняя. И каждый раз ее воспринимаешь заново. Однажды она понравится, потом скажешь: "Какая фигня! Зачем я это сделала?! Можно было гораздо лучше!" А после думаешь: "О, какая я была молодая, какая была наивная, как искренно любила, как верила в себя!.." В другой раз: "А сейчас-то я получше пою, почище". Зато потом: "А голос-то у меня свежее был..." Ну, а во-вторых, существует такое понятие как "ответ от мира". Этот ответ - достаточно мощная и жестокая вещь. То есть ты, посылая в мир импульс, должен иметь мужество это сделать. И должен иметь мужество принять ответ. Это сродни тому, когда кидаешь камешек в гору, а на тебя потом - обвал, но ты должен стоять и принимать все камни, которые на тебя падают. Ты должен помнить, что сам это вызвал и знал, на что шел. Причем "обвал" - это все сразу: и то, что кто-то абсолютно незнакомый начинает тебя где-то за глаза поносить, кто-то незнакомый начинает тебя хватать за края одежды, изливать свои восторги и вторгаться в твою личную сферу. Это тоже тяжело, а порой даже неприятно, потому что ты - уже какой-то не целый, мир начинает тебя кусать, щипать и бить по башке доской. Мне все время портят жизнь подбегающие девочки и мальчики, которые начинают со мной говорить о моих песнях. Я им отвечаю: "Мир не может состоять из одних песен - я должна вдыхать, я же не могу только выдыхать!" И вот эту школу, эту практику спокойствия, которую не каждый способен пережить, можно назвать словом "слава". Еще - письма, сотни писем. В них придираются или, наоборот, признаются в любви, жалуются на свои проблемы, говорят о каких-то философских вопросах, считают меня компетентной и спрашивают, как жить дальше... Все это тоже очень тяжело. То есть ты был человек сам собой, а теперь ты уже стоишь и как бы должен держать то небо, которое себе выстроил. Как Атлант.

Напишу облака на небесном холсте пастелью -

Я сделаю,

Запущу поцелуем движенье светил над собой -

Я сделаю

Маленькую свою вселенную внутри большой...

То собственное маленькое надгробие, которое ты сложил из своих дисков... Поэтому я очень ценю инкогнито - существование в безымянном пространстве. И очень люблю тусоваться в местах, где меня не знают.

Я играю очень трагическую музыку. Но я не люблю людей грузить трагедией, я люблю, чтобы в музыке было чувство. И регги - это довольно правильная и удобная форма для того, чтобы передавать информацию сразу на нескольких уровнях. Человек, не готовый переживать, страдать, плакать вместе со мной - он будет танцевать под эту музыку, останется довольным и ничего не заметит. В общем, это такая фишка, которая пошла еще со времен блюза, когда чернокожим рабам запрещали петь печальные песни. Им разрешалось только радоваться. А так как жизнь у них была ужасная, то радовались они специфически - они изобрели блюз. Мне близка сама по себе мысль, что не надо своими печалями людей терзать, а надо своими печалями людей радовать, не надо себя убивать своим страданием, а надо себя рождать своим страданием... Именно это позволяет петь трагические стихи на легкую ритмическую структуру.

* * *

Меня не воспитывали как атеиста, хотя времена были атеистические. Мои родители на вопрос, есть Бог или нет, отвечали: "Мы не знаем..." Просто они выросли в такой стране, где доступ к религии был закрыт, а вокруг Церкви нагнеталась атмосфера недоверия. Они отвечали довольно правильно, то есть оставили этот вопрос на мое усмотрение. Зато мы очень много говорили о бесконечности, о вечности, о звездах, о том, что если улететь за самую последнюю дальнюю звезду и потом лететь дальше и дальше - что там? Когда кончится Вселенная? Оказывается, никогда. Мы ходили смотреть на звезды в бинокль. Я рассматривала картинки Эшера и чувствовала мистику даже в математике - ведь при ее помощи описываются вещи, которые нельзя не то, что увидеть - даже представить. Уже в самом раннем детстве меня эти вещи занимали и волновали. Я очень сильно себе это все представляла. Я с самого начала была мистически чувствительна, я чувствовала, что что-то такое в мире есть. Я всегда ощущала какую-то силу, которая стоит за внешним. И поэтому мне ничего не стоило сделать маленький шаг до православия. Мне не пришлось очень долго биться головой о стену и кричать: "Ну не понимаю я, ну объясните мне! Откуда Бог взялся и куда он девался?" Мне это все было не нужно. Я сразу в мире с Ним оказалась. Мне в этом смысле очень повезло.

Вначале состоялось мое крещение, а потом уже произошло более глубокое осознание. Крестилась я уже во взрослом возрасте, вместе с мамой в один день. Я помню хорошо, что это был праздник Георгия Победоносца, с тех пор я считаю его своим покровителем. Родители уже к тому времени переехали из Салды в Чимкент, а я училась в музыкальном училище в Свердловске. И приехала к ним в Чимкент. Это была моя первая поездка к ним на новое место жительства. И почему-то у нас с мамой возникло такое желание - пойти и креститься вместе. У меня там был единственный знакомый, Костя Подушкин, - я познакомилась с ним на бардовском фестивале. И у него была религиозная бабушка, она работала в церкви. И вот она нам помогла подготовиться к крещению. Не знаю почему, но ее во время обряда попросили подождать в коридоре, то есть она не считается нам крестной. Я даже не помню ее имени. Получилось такое анонимное доброе дело. Она, наверное, была из таких людей, которые много делают добрых дел, не очень больших, но важных.

Но, несмотря на то, что я не очень хорошо в этом во всем разбиралась - в службе, в молитвах и прочем, крестилась я не вслепую. Был сделан главный шаг, благодать начала с этого момента действовать, а потом я постепенно ко всему пришла, разобралась. И теперь, когда меня спрашивают люди, совсем далекие от веры - креститься им или нет, говорят: "Мы ведь ничего не знаем - как встать, когда поклониться", я отвечаю: если есть желание - надо идти и креститься, а дальше благодать уже сама будет помогать.

Были, правда, и такие трудные моменты, (но я буду называть их именно моментами), которые некоторых людей иногда отвращают от церкви. Когда я была совсем маленькой девочкой, мы с мамой в Саратове зашли в очень крупный храм, по-моему, Александра Невского. Я была в первый раз в жизни в церкви, почему-то было очень много народу. Я стояла и смотрела на икону с большим интересом, не замечая, что сцепила руки за спиной. И вдруг получила сильный удар по рукам, и какая-то церковная бабуся злобно начала на меня кричать, что нельзя в церкви держать руки за спиной. Я, маленький ребенок, тогда очень испугалась. Я даже не знаю, откуда взялись эти суеверия насчет рук. Даже если это не суеверия, это не компетенция бабусь. Таких "активисток" еще называют "наши православные ведьмы". Некоторые бабуськи в храме начинают считать, что у них есть право на окончательную истину. Человек пришел в церковь, его надо окружить заботой и не обращать внимания на его промахи, надо помочь ему войти в этот мир. Но попадаются такие, которые могут на тебя зарычать, зашипеть. Поэтому люди получат такой негативный опыт, что потом вообще боятся приходить в церковь. Но этот маленький момент, к счастью, на меня не повлиял.