Дочь Пожирательницы грехов

– Иди, Твайла. Королева разрешила.

Я открыла дверь и прошла в западное крыло замка только в компании принца.

* * *

Принц шел справа, как раньше Дорин, и слева я чувствовала себя открытой, будто была одета только наполовину. Я редко ходила в сердце здания, и новый маршрут только добавлял впечатления, что этого не может быть на самом деле. Я скользила взглядом по коридорам, пытаясь отыскать знаки, что за недели что-то изменилось. Но нет, я не знала, были ли в вазах в коридорах те же белые розы, что в день, когда Дорина ужалили. Время словно замерло, словно замок был в зачарованном сне. И я вспомнила Спящего принца и интерес Мерека ко мне после охоты, и как он угас, когда посмотрел, как я пою для его отчима. Потому он так долго не приходил?

Я посмотрела на принца, но его пристальный взгляд был прикован к дверям впереди, профиль был гордым, как и у его матери. Он не говорил, пока мы шли в галерею, и я шла за ним, глядя вперед, не зная, что принесет эта встреча. Он это придумал или королева?

Я не сразу поняла, что не только я была без свиты. Как единственный наследник престола, он должен был охраняться постоянно, как и я. Я дважды оборачивалась, искала скрытых стражей вдали, но ничего не видела. Хотелось спросить, где они, и как ему удалось уговорить нас так выпустить.

Мы завернули в галерею, и тут же двое стражей в конце исчезли за дверями. Я не сдержалась, я оглянулась на принца, вопросительно вскинув брови.

– Я попросил тишины, - сказал он и повернулся к портретам на стене.

Он просил, и ему дали. Я завидовала ему, а потом посмотрела на стены.

Ему, должно быть, жутко смотреть на предшественников, на которых он был так похож. И на женщин, на которых была бы похожа его сестра, если бы выжила. Я была здесь в первые дни, когда король провел меня тут, рассказывая о каждом портрете. Я узнала Карака и Седанию из песни, они были строгими, головы были вскинуты.

На дальней стене был большой портрет отца принца, короля Рохеса. Он шагнул к нему, оставив меня позади глазеть на его семью. Если в их лицах и были недостатки, когда их рисовали, художники мудро не изобразили этого, каждый источал гордость и изящность. Я подошла к принцу у портрета его отца.

– Помнишь моего отца? – спросил он.

– Нет, Ваше высочество. Я никогда с ним не встречалась, - я помнила пряный эль, апельсины с гвоздикой, перцы и форель. Я помнила, что ела мама на его Пожирании – гордость, тщеславие, злость и зависть – но я не встречала его при жизни. – Я была тут. С матерью. На его Пожирании.

Он кивнул.

– Я помню. Ты пела… - он замолчал и оглянулся, - пела, а мой отец лежал мертвым.

– Мне очень жаль, Ваше высочество, - прошептала в ужасе я.

– Ты была очень маленькой, - продолжил он. – Помню, я думал, была бы Алианор такой же маленькой, как ты, или высокой, как мы, если бы была здорова. Твои волосы похожи на огонь. Я никогда такого не видел. Ты была первым ребенком, которого я увидела, если не считать сестры.

Я быстро моргала, понимая, что он имеет в виду. Он был с отчимом, он тоже видел меня поющей. Я не знала.

– Мама не заметила, что я ушел. Она вряд ли тебя слышала. Но я слышал. И видел. Ты очень отличалась от меня, - сказал он, не дав мне ответить. – Ты могла петь и улыбаться, быть свободной, а я скорбел и вел себя величественно. Мне было восемь лет, и я уже два месяца скорбел по сестре. Я хотел играть и бегать, может, и петь, но не горевать. Я едва знал отца, дела в королевстве не давали ему общаться с нами. Было сложно так горевать.

После четырех лет тишины его желание признаться так открыто пугало, и я не знала, как ответить, и нужно ли вообще отвечать. Я хотела ему сказать, что я не была свободной, что мое исчезновение в тот день дорогого мне стоило дома. Но он не дал мне шанса, он повернулся к портрету.

– Я похож на него, да? Конечно, все мы похожи, и ты знаешь причину. Моя сестра Алианор, - он указал на портрет ребенка, слепо глядящего с холста, - выглядела бы как наша мама, будь он жива.

Он замолчал, глядя на отца и сестру, и я нашла голос:

– Вы скучаете по ней, Ваше высочество.

– Я едва знал ее. Она болела, ее почти все время держали вдали от всего, что могло навредить. У меня было одинокое детство. Сколько тебе тогда было, Твайла?

– Шесть, Ваше высочество.

– А теперь тебе семнадцать?

– Да, Ваше высочество.

– Твайла… - он повернулся но мне, - сделаешь для меня кое-что?

– Конечно, Ваше высочество.

– Перестань называть меня «Ваше высочество», когда мы одни. Мы помолвлены, - он улыбнулся, а мое сердце колотилось от его слов. – Меня зовут Мерек. Я порой боюсь, что так забуду свое имя, ведь слышу его редко. Прошу, зови меня Мерек.

Я кивнула, и он вскинул брови.

– Мерек, - попробовала я. Имя напоминало на вкус персики, что я воровала в детстве, крем, что я слизывала с миски, когда никто не видел. Запретным.

– Лучше, - кивнул он и продолжил. – В следующем году мне исполнится двадцать. Впрочем, вряд ли это будет чем-то знаменоваться, как и в восемнадцать. Это, видимо, значит, что я еще не мужчина.

Он отвернулся и пошел по галерее, через миг я последовала за ним. Он замер перед маленьким портретом, девушка жутко напоминала Алианор.

– Моя бабушка, дочь известных Карака и Седании. Ей повезло пережить детство, хотя никто не верил.

– Вы ее хорошо знали, Ваше… Мерек? – попробовала еще раз я.

– Нет. Она умерла до моего рождения. В нашей семье живут мало, и я не знаю, почему, - его слова были горькими. – Это она привела гончих. Она услышала о них где-то, потребовала показать их в действии. Она предложила охотиться на врагов. Бабушка была очень милой.

А потом ее муж нашел ее палец после ее смерти и пожалел об идее с гончими.

Мерек нахмурился, скривил губы и кивнул.

– Нам пора. Уже должны все подготовить, а это не мое любимое место.

Без лишних слов он вышел из галереи, я едва успевала. Я услышала, как стражи вернулись в комнату, едва он пересек порог.

Он не говорил на обратном пути. Его шаги были широкими, быстрыми, и мне пришлось поднять юбки, чтобы не упасть, спеша за ним. Коридоры были людными теперь, похоже, разошелся слух, что мы с принцем здесь, и все хотели посмотреть, но он шел, не отвечая на приветствия. Они приветствовали и меня, но прижимались к стенам при этом. Я не обращал внимания. Я думала о том, зачем принц отвел меня в галерею, если не любил это место. Было странно просить свободу и идти в ненавистное место. Что заставило его так поступить?