Дочь Пожирательницы грехов

А потом каждый садовник потерял по указательному пальцу ведущей руки за то, что одуванчики росли тут в таких количествах, а повариха потеряла два мизинца за то, что давала королеве есть их листья и корешки в салате, пить чай из них. Королева хотела большие пальцы, но тогда повариха не могла бы выполнять свою работу. Королева назвала это милосердием. Опять.

 * * *

Я услышала вне храма шепот, донесшийся через открытую дверь, Дорин учил нового стража своей роли.

– Кто миледи?

– Она Донен Воплощенная, перерожденная дочь богов.

– Когда Предсказание? – Дорин закашлялся.

– Вы в порядке?

– Отвечай на вопрос, Лиф. Когда Предсказание?

– В последний день полной луны, - ответил Лиф.

– Что такое Предсказание?

– Древняя церемония, что доказывает готовность миледи работать для богов, доказывает, что она – избранный сосуд. Миледи отдает каплю крови, ее смешивают с утравой, и она выпивает смесь, чтобы показать, что ее любят боги.

– Когда леди может тебя трогать?

– Никогда. Или это убьет меня.

– Кто может касаться миледи?

– Королева, король, принц по божественному праву.

– Кто еще?

– Никто. Только помазанные могут получить прикосновение миледи и не умереть.

– Пока хорошо, - проворчал Дорин.

Я улыбнулась и скривила нос. Дым благовоний вился вокруг меня, воняло жасмином. Я вытащила благовония из чашки и растоптала. Кто-то отправил не те травы. Здесь был франджипани, а не жасмин. Жасмина не было никогда.

– Твайла.

Я резко развернулась, потрясенно обнаружив принца на пороге храма, он смотрел, как я топтала благовония. Я поклонилась, чувствуя, как кружится голова, а он пошел ко мне.

– Я побеспокоил?

Я была так потрясена, что он в моем храме и говорит со мной, что ответила не сразу.

– Нет, Ваше высочество. Совсем нет, - выдавила я через минуту.

– Я не помешал молитвам?

– Нет, Ваше высочество. Я уже не молилась. Я… - я притихла.

Он кивнул, подавив ухмылку, а потом оглядел комнату.

– Ты все это сделала? – он кивнул на ткани на стенах.

– Да, Ваше высочество.

– И ты не устаешь создавать одинаковые картины?

Я взглянула на него, а он смотрел на меня, темные глаза пронзали. Я не успела решить, как ответить, а он заговорил снова:

– Мне понравилось твое выступление вчера.

– Спасибо, Ваше высочество.

– И хочу сказать, что мне понравилась… наигранность, - он подчеркнул последнее слово, моя грудь сжалась. – Хотя закончилось не так, как я надеялся, все же приятно видеть, что что-то изменилось, пока меня не было. Смелых мало, когда это требуется. Я рад, что ты одна из немногих.

Я снова не знала, что сказать. Он сказал «наигранность», как и королева, но он произнес это одобрительно. Почему? Он не попытался спасти лорда Беннела, так почему он рад, что я попыталась? Я посмотрела на него, а его брови были вскинуты, он ждал ответа, но я не знала, что сказать, чтобы это не звучало обвиняюще.

– Когда будешь петь снова? – спросил он, наконец.

– Завтра, Ваше высочество. Раз в две недели у меня аудиенция у короля.

– А когда после этого?

– Когда мне скажут, Ваше высочество, - сказала я, понимая слишком поздно, как грубо я звучала. Я не успела исправиться, он заговорил:

– И Донен Воплощенная поет, когда этого захочет король?

Я не понимала.

– Я пою для радости короля и королевы.

Он кивнул и посмотрел на стены, хмурясь.

– Тебе стоит вышивать цветы. Мне всегда нравились одуванчики, - сказал он, снова удивив меня, а потто развернулся и ушел. Я не успела поклониться ему, когда он выходил из храма.

Я смотрела ему вслед, раскрыв рот. Он нашел меня. Пришел в мой храм. Но зачем? Из-за лорда Беннела? И сказал мне вышивать одуванчики. Он помнил? Я посмотрела на статую, тщетно надеясь найти ответ, но его не было.

Я растерянно села на одну из скамеек, стараясь привести мысли в порядок. Когда я увидела, что стемнело, я сдалась, прошептала быстро благодарности богам, позвала стражей и вернулась в свою башню.

Когда я пересекала порог, я поняла, что и тут убежища не найду.

 * * *

Я замерла в дверях и вскрикнула, этого хватило, чтобы Дорин заметил.

– Отойдите, миледи. Лиф, охраняй дверь башни.

Лиф пошел по ступенькам вниз, и Дорин выхватил меч и обошел комнату, заглядывая за длинные золотые шторы и под кровать, за ширмой, отделяющей мою зону купания, а потом и в туалет. В моем маленьком шкафу не мог никто скрыться. Он не нашел ничего, что могло потревожить меня.

Потому что нарушитель давно ушел, оставив след на моем комоде.

Дорин вскинул брови, а я вошла со спокойной улыбкой на губах.

– Прости, я… словно увидела тень в окне… Может, птица? Сова? – сказала я.

Его обмануть не удалось, и он задумчиво подошел, чтобы осмотреть окно. Моя комната была на втором этаже, на вершине башенки в западном крыле. Башенка была моей, и никто не смог бы забраться снаружи, ведь стены были ровными и скользкими.

– Миледи… - Дорин посмотрел на меня, на его лбу блестел пот, - вы в порядке?

Я кивнула, выдавливая улыбку, он помрачнел. Он знал, что я вру, но никогда не требовал правды, так что тоже кивнул.

– Я буду снаружи, миледи. Если что-то понадобится.

– Спасибо, - тихо сказала я.

Я подождала пять ударов сердца после того, как закрылась дверь, а потом подошла к столу, подняла папку и открыла ее. Сердце колотилось. Не было подписи, чтобы понять, кем был загадочный посетитель. Но я знала.

– Тебе стоит вышивать цветы, - сказал он.

В папке были схемы цветов, любимых цветов его матери: розы, маки, ирисы, и эти цветы росли в ухоженных садах замка. Но в конце был рисунок одуванчиков на кусочке бумаги размером с мою ладонь. Я изучала рисунок, приглаживая бумагу. Ее словно много раз складывали и разворачивали. Я не знала, нарисовал ли это он. Но я мало знала о своем будущем муже. Может, это был приказ или проверка, и я не знала, что делать.

Я взяла рисунки и положила на кровать, восхищаясь деталями. Он хотел оставить их мне или дал на время? Я вернулась их на стол, положила сверху тонкий пергамент и начала старательно обводить, особенно стараясь с одуванчиками. Я оставлю папку на комоде. Он сможет забрать ее, когда захочет.

 * * *

Чуть позже после ужина я вытащила шелка и начала раскладывать их. Я использую розовый для роз, бледно-розовый, какими были ноготки сестренки, когда она родилась. Темно-синий для ирисов. Красный для маков, но не кроваво-красный, не этот ужасный цвет. А белый, снежно-белый, для одуванчиков. Такой бледный белый, что его нужно подносить к солнцу или свечи, чтобы увидеть цветы.