Дочь

Она снова замолчала. Я уже не чувствовал ни счастья, ни покоя. Думать я был не в состоянии. Мне хотелось поскорее остаться одному и, наедине с собою, разобраться в своих чувствах.

— Но если он был ее мужем, у нее должна быть такая же фамилия, как у него: Феддерс ван Флиит. Или нет? — спросил я.

— О, нет, — сказала Лиза. — Разве я вам не сказала? После войны Ханс взял себе еврейскую фамилию. — Она невесело усмехнулась. — Как я могла забыть? Эта женщина разыскала все еврейские семьи, носившие ту же фамилию. Не могу точно вспомнить, может быть, Диамант? В одной семье ей даже показали фотографию человека, которого звали точно так же: Ханс — кажется — Диамант. Этот Ханс сидел в Заксенхаузене, в то же самое время. Все сходилось с рассказом Ханса Феддерса ван Флиита. Кроме одного: тот человек не вернулся из лагеря.

Мы с Лизой явно думали в унисон. Она продолжала:

— Один вопрос, конечно, остается: что в точности случилось с тем человеком?.. И ответ на него должна знать эта женщина.

Мы замолчали. Медленно пропускал я через себя все, что услышал. Лиза опустила руки, и теперь я увидел, к чему привели ее усилия. Я с ужасом узнал лицо, которое она вылепила.

— Ну как? — Она смотрела на меня пристально, почти недоверчиво. — Что, собственно, вы хотели узнать? Вы знакомы с Хансом? Что это вам дало?

Я смотрел в сторону, чтобы не встретиться с ней взглядом. Руки ее машинально мяли глину, превращая портрет в бесформенную массу.

Она больше не была мне чужой.

— С ним я едва знаком, — сказал я медленно, почти отстраненно; глубоко вздохнул, и закончил: — Но я думаю, что знаю его дочь.

Часть третья

1

Вечер еще не наступил, и в холле отеля «Франкфуртер-Хоф» стояла приятная тишина дорогой гостиницы, вносящая успокоение в жизнь большинства невротиков. Все до мелочей предусмотрено. Все под контролем. Все готово к приему гостей, но гости еще не готовы занять места.

Они входят и выходят, некоторые отдыхают, потягивая коктейли, другие кого-то ждут, поглядывая на часы. Время обеда прошло, и, пока не наступило время ужина, официанты подают желающим легкие закуски.

Прошел слух, что Сэм не сможет приехать из-за проблем со здоровьем, но, слава Богу, доктор в последний момент дал ему разрешение.

Поездку Сэма оплатило американское издательство, и служащие отеля, кланяясь, уносили его чемоданы. Он только что провел неделю в Париже, у старых друзей, так что jetlagуже пережил.

Нет, он не будет принимать душ и не собирается отдыхать, он хочет здесь, в вестибюле, выпить со мной по случаю сегодняшней презентации своей книги.

Сперва он сердечно обнял меня. Я осторожно поцеловал его. Мы сели и заказали шампанского.

Сэм стал ходить еще хуже, чем несколько месяцев назад, словно успел за это время сильно состариться. Я чувствовал, что он ужасно серьезен.

У меня тоже было торжественное настроение. Сидя на мягком диване, мы сдвинули бокалы.

Сэм кашлянул, хотел сказать что-то, но смог произнести только:

— Вот так-то…

Он выглядел потерянным и беспомощным. Потом, собравшись, заговорил:

— Правду сказать, Макс, мне слишком тяжело. Я никогда еще не становился центром внимания из-за своей работы. Особенно странно потому, что, собственно, речь идет о моей жизни.

Я кивнул, подбадривая его, и в сотый раз похвалил книгу. Видно было, как трудно ему все это переносить из-за врожденного благородства.

Сам я чувствовал усталость, усталое удовлетворение. Настоящая работа позади. Презентация — выход в широкий мир, но вряд ли что-то пойдет не так. Я успел заглянуть в зал, где должен проходить прием, проверить, все ли в порядке; там все было готово.

Сэм еще не видел своей книги, но обложку и шрифты мы обсуждали несколько недель. Ему трудно было принять решение. В результате появился фотоколлаж, который был не лишен вкуса, хотя я, честно говоря, предпочел бы элегантный и тонкий рисунок. Но Сэм настоял на своем.

Американский издатель Сэма и я, его голландский издатель, пригласили американских и голландских киношников, писателей, голландскую и американскую прессу, фотокорреспондентов.

В последние месяцы нам пришлось потрудиться, чтобы книга вышла вовремя. Мы наняли эксперта-историка, хорошую подругу Норы, чтобы она сверила все факты, и книга была очень быстро переведена на голландский. Перевод занял почти столько же времени, сколько ушло у американцев только на то, чтобы отредактировать текст. В конце концов мы успели к сроку. Франкфурт, собирающий толпу со всего мира, без сомнения, был для всех очень важен.

Моему издательству, слава Богу, понравилась книга Сэма. Даже самодовольный дуболом Ерун сказал мне, что нашел в ней много нового, особенно в главе о еврейской эмиграции, которую я, честно говоря, с удовольствием переделал бы. Реакция остальных была мне безразлична. Я думаю, что меня больше волновало, как пройдет сама презентация: поразительно, что книга Сэма вышла сразу на двух языках и что мы успели напечатать ее к Франкфурту, где встретились всего год назад. Сколько всего случилось за один год!

2

В конце января, после того, как я повидался с Лизой Штерн в Иерусалиме, я мог только сидеть и смотреть в пространство. Мой дом казался мне чужой, холодной дырой, лишенной души. Может, он таким и был, мой дом в Баутенфелдерте. Раньше, правда, я чувствовал себя здесь хорошо.

Я хотел, даже должен был заехать в издательство, но знал, что, когда посыплются жалобы и обвинения из-за моего долгого отсутствия, мне нечего будет сказать в свое оправдание. Я остался дома. Я не пьянчуга, но за три дня выдул дюжину бутылок вина.

На четвертый день я увидел их, выстроившихся неровным рядом, как свечи, и только тут до меня дошло, что именно я их опустошил. Я был слишком трезв, чтоб превратиться в алкоголика.

Раньше я не мог себе представить, что человек может так долго находиться в шоке. Или может быть, шок случался несколько раз и каждый раз я заново ощущал его?

Пытка, вот что это было на самом деле.

И, словно этого было недостаточно, на пятую ночь я принялся за вторую часть книги Сэма.

3

Как я и предполагал, во второй части рассказывалось о лагерях, в которых Сэм просидел полтора года. Вестерборк, Терезиенштадт, Освенцим. Где он потерял родителей. Где он искал, но не смог найти Лизу. Где Лиза потеряла своих родителей. И где была убита папина семья.

Непереносимая информация.

И дело было не только в том, как Сэм это описывал. Каждая фраза, каждая запятая напоминали мне: вот то, что будоражит совесть Сабины.

Чем больше я читал, тем больший ужас меня охватывал. Я хотел получить представление о дочери предателя, но не мог ощутить ее горя в том тексте, который читал. Все ее рассказы бледнели, когда я вспоминал о горьких слезах, пролитых папой и тетей по своим безвинно убитым родителям. Сабинины рассказы — всего лишь бледная, преступная ложь трусливого предателя, который был ее отцом. Ей хотелось снова и снова рассказывать об этом, чтобы сделать свои рассказы более достоверными. Я испытывал такое отвращение, что меня почти перестало интересовать прошлое Сабины. То время, когда я знал ее, теперь, к добру или к худу, всплыло в моей памяти.