Дочь
Шрифт:
Я думаю, что для Сэма Анна и Сабина были неотделимы друг от друга, сплетены, неразрывно связаны. Сабина, без сомнения, считала его брак с Анной чем-то вроде обязательств друг перед другом, как и свою связь с ним. Во время болезни Анны ему пришлось отпустить Сабину — чтобы на старости лет стать честным.
Я знал, что он видит во мне союзника: мы оба были одиноки. Исчезновение Сабины только теперь стало для Сэма реальностью — и точно так же только сейчас он осознал Аннину многолетнюю защиту, исполненную любви к нему. «Неужели все мужчины настолько вторичны? — думал я. — И неужели эмоциональный конформизм
На самом деле в проигрыше оказался только я, мне предстояла долгая жизнь. Сэму и тут повезло (удача, мазл, сопровождала Сэма всю жизнь), он был стар. Все обрушивалось вокруг меня, и я не знал, что делать. У меня не оставалось ничего, кроме ярости. Но и она начинала остывать.
Я остался сидеть на стальной табуретке в заднем ряду, остальные выходили из зала.
Кто-то подошел и сел рядом. Это была Лиза. Лиза Миллер-Зайденвебер. Лицо ее было красным и опухшим от слез.
— Привет, Макс, — сказала она. — Я так рада, что встретила тебя! Я вот что хотела тебе сказать: ужасно, что мама как раз теперь умерла, от первого же приступа. Мы так радовались за вас с Сабиной, мама и я. — Она заговорщицки подмигнула. — Мне трудно сюда приезжать, в Эл-Эй [52] . Столько лжи, я не могу это перенести. Я уже давно здесь не бываю. Разве на Дне благодарения. Мама обычно сама к нам приезжала, а с отцом меня давно почти ничего не связывает.
52
Эл-Эй — Лос-Анджелес.
Я знал об этом, но думал, что проблема возникла, когда дети повзрослели. Или из-за разницы темпераментов… Неужели я оказался таким близоруким — неужели Сэм оказался плохим отцом? Да, наверное, так оно и было.
— Как давно? — осторожно поинтересовался я.
Не уверен, что я хотел получить на свой вопрос развернутый, красочный ответ, к которому она, казалось, была готова. И узнать точную дату.
Но она ответила коротко, сдержанно:
— Долго. Лет пятнадцать… или шестнадцать? Если отец влюбляется в постороннюю женщину, разве ты не чувствуешь себя обманутым? Это ощущается как предательство, как измена — пусть ты и не замужем за этим человеком, но он — твой отец. Я его обожала, пока он был маме настоящим мужем. После того, что случилось, я больше не хотела его знать.
Я отметил, что ее чувства были точными и верными. И тут она мне наконец понравилась.
— У них что же, была явная, открытая связь? — спросил я из чистого мазохизма.
— Честно говоря, не знаю. Я думаю, она ему помогала, выказывала внимание, всегда находилась рядом, когда он работал. Во всяком случае, я точно знаю, что она делала больше, намного больше его личного секретаря. — Она помолчала, потом продолжила: — Я не хотела этого знать, это касается его жизни вне дома — он сутками пропадал на работе.
— Ты знала Сабину?
— Нет, конечно, нет. Я не хотела с ней знакомиться. Я с ума сходила из-за ее влияния на отца, из-за всей этой жизнерадостной ярмарки тщеславия. И из-за того, что внезапно война стала главной темой, постоянно всплывающей в разговорах. Об этом должны были сниматься фильмы — он разговаривал с пережившими
войну, сыпал фактами, событиями, эпизодами, результатами расследований. Это, конечно, замечательно, но мы, между прочим, ничего не знали о том, что во время войны случилось с ним, нам он никогда ничего не рассказывал. Ей-то он рассказал все, а нас держал в неведении. Ясно, он думал, что мы, его американские дети, слишком легкомысленны, чтобы понять все это. Я сама сто раз пыталась начать с ним разговор, но он отмахивался, сердился. А потом я уехала.Мне хотелось сказать ей, что мемуары Сэма вот-вот выйдут. Что он просто оберегал ее и Бена от слишком сильных переживаний. Но я промолчал. Я больше ни о чем не спрашивал, а она, к счастью, ничего больше не сказала.
Я с горечью думал о руинах, которые оставила за собою моя великая любовь.
Лиза заговорила снова:
— Вот почему мама так за тебя радовалась — все наконец-то сошлось. Для нее ты сразу стал вроде сына. Мама была наконец-то по-настоящему счастлива, но у нее совсем не оставалось времени, чтобы насладиться этим счастьем.
Я стал вроде сына? Для Анны? Я недооценивал Лизу. Она была не только прямодушна, она умела сочувствовать.
— Я удивилась, что Сабина не приехала. Это просто некрасиво. Папе, наверное, было бы приятно. Впрочем…
— Сабина уехала неизвестно куда, — сказал я, — пропала. Ты этого не знала? Уже давно. Мы думаем… я думаю… что она никогда не вернется. — Лиза глядела на меня в крайнем изумлении. Она ободряюще кивала, глаза ее широко раскрылись, словно помогая ей воспринять больше информации. — Она исчезла, — повторил я.
Я не хотел больше ничего говорить. Того, о чем не знал Сэм, Лизе знать не полагалось.
Она взяла меня за руку. Ее ладонь оказалась неожиданно горячей и мягкой. И я с удивлением почувствовал, что по моим щекам покатились слезы.
Она гладила мою руку, и когда я поглядел на нее, то увидел, что она тоже плачет. Мы остались совсем одни в опустевшем зале.
Потом — короткий поцелуй: мягкий и утешительный.
И я понял: все это так и не стало прошлым.
Назавтра я уезжал, несмотря на то что больше всего на свете хотел бы остаться в жарком Эл-Эй, стать другим, докопаться до смысла жизни.
Но я не мог позволить себе долгого отсутствия. Издательство. Книга Сэма. Вся та жизнь, которую я должен был двигать вперед.
В самолете я наконец принял решение.
— Госпожа Эдельштайн?
Чтобы впустить меня в дом, молодая, крепкая женщина отшвырнула с порога детский велосипед.
— Старуха Эдельштайн? Она переехала, в Стейнхауз, кажется, в дом престарелых. Мы живем здесь всего три года. Все бумаги наверху. Там и ее адрес. Заходите.
Ничего не осталось от старого, темного дома. Все заменили зелень и светлая береза, пестрые покрывала, детские игрушки и мебель из «Икеи».
Я неловко застыл посреди комнаты. В доме было тихо; дети, наверное, в школе или в садике. Часы с боем исчезли. А в доме Эдельштайнов их было полно.
Женщина спустилась по лестнице с адресом и телефоном дома престарелых. Я поблагодарил ее за хлопоты, снова едва не споткнулся о велосипед и заметил ее осуждающий взгляд.