Дочь

Дочитав вторую часть книги Сэма, я понял, что должен забыть Сабину. Я был почти рад, что она исчезла.

Это решало проблему.

4

Дочь Сэма позвонила в июне, в дождливый пятничный вечер. Лиза Зайденвебер. Для простоты она назвалась своей девичьей фамилией, но комбинация ее имени с этой фамилией показалась мне настолько знакомой, что я не сразу понял, что мы не знаем друг друга. У нее был высокий приятный голос, звучавший очень по-американски.

— Отец просил меня позвонить вам, — сказала она. — Видите ли, это касается моей мамы ( Mum, — сказала она). Вчера вечером с ней снова случился удар. На этот раз она его не пережила.

Лиза замолчала; короткая, пустая тишина; легкое смущение: ведь, несмотря на нашу, пусть непрямую, связь, мы друг друга совсем не знали.

— Dad [50] хотел, чтобы вы об этом знали…

Она говорила немного отстраненно, давая мне понять, что сама она — лишь вестник, передающий послание. А может быть, она была одной из тех властных женщин, которые не поддаются так называемым эмоциям.

Лиза Зайденвебер. Я видел ее фотографии. Маленькая круглолицая девочка со светлыми кудрями. Крепкий подросток — светлые волосы, мантия с квадратной шапочкой, которые в Америке надевают по случаю окончания колледжа. Ее имя навевало грусть — я подумал: а знала ли Анна, когда родилась Лиза, откуда взялось имя, выбранное для дочери, скорее всего, Сэмом.

50

Mum, dad — мама, папа ( разг., англ.).

Никто не может быть тебе более чужим, чем ребенок человека, которого хорошо знаешь. Ты постоянно выслушиваешь замечания о чужих детях, изливающиеся на тебя. («Лиз была просто чертенком в свои пятнадцать! Кололась, курила, пила… Трудный ребенок. Потом начался вселенский трах…».)

Знакомство с объектом рассказов почти наверняка разочарует любого.

На миг мне захотелось, чтобы все это не имело ко мне отношения. Но я знал, что должен лететь на похороны. Более того, обязан ради Сэма.

— О’кей, Макс, Сэму это будет очень приятно.

— До встречи, Лиза, звони, если понадобится помощь.

5

Пока я искал такси в аэропорту Лос-Анджелеса, запах города кружил мне голову. Конечно, здесь я не был дома, но в этом городе у меня возникало подозрительно сильное ощущение убежища, места, где меня никто не знает и где я чудесным образом могу на время исчезнуть. Жара и свет: никогда не гаснущий, абсолютно не изменившийся за время моего отсутствия. Это не ранило, скорее утешало, и я не мог не отдаться этому чувству.

Двери были распахнуты настежь. Невозможно было смириться с тем, что самоуверенный, насмешливый Сэм, в смокинге (элегантный cummerbund [51] затягивала на нем Анна), не встречает гостей в дверях. Я остро почувствовал безвозвратность ушедшего времени.

Внутри толпились незнакомцы, по большей части пожилые, которых испугало мое появление. Я торопливо прошел по всему дому, прочесал его весь, чтобы убедиться, чтобы знать наверняка. Каждого из четырех сотен приглашенных я осматривал так внимательно, что меня, вероятно, приняли за человека, собравшегося уезжать.

51

Cummerbund — широкий шелковый пояс, надевается под смокинг (англ.).

Сэм превратился за прошедшие полгода в настоящего старика. Что-то случилось с его осанкой. И одежда не выглядела такой аккуратной, как прежде, хотя пятен я не заметил. В глаза бросились застиранный воротничок и обтрепанные манжеты, нечищеные ботинки, волосы, неряшливо торчавшие из ушей и из носа. Щеки его ввалились, на коже появились старческие пятна, шея, казалось, с трудом поддерживала голову

Но главное — глаза, их невидящий взгляд, который давал понять, как он чувствует себя на самом деле. Ему не на что больше было смотреть во внешнем мире, он погрузился во вселенную мира внутреннего и заперся там на замок от настоящего и будущего.

Перед началом церемонии — в доме, где семья и друзья собрались вместе, чтобы проститься с покойной, — он отнюдь не выглядел довольным от того, что увидел меня. Было что-то безразличное в его поведении. Раза два он спутал меня со своим сыном Беном, с которым я едва успел познакомиться.

Бен был худ и нервен, внешне — портрет отца, но совершенно другой характер. Это становилось ясно сразу, стоило ему открыть рот: говорил он только о ценах. Сколько придется заплатить за компьютеры и другую аппаратуру, которую он собирается приобрести для своего бизнеса.

Чувствовалось, что жалуется Бен специально, я сразу заподозрил случай избалованного ребенка, считающего, что он имеет право на поддержку папы, который всегда слишком занят своим домом и, кроме того, достаточно богат.

Бен часто и громко смеялся, даже в этот печальный день, но его худое лицо выглядело таким напряженным, что казалось, будто он готов расплакаться, чтобы хоть немного смягчить свою боль.

Дочь Сэма, Лиза, оказалась полной блондинкой, одетой аккуратно, в подобающий случаю темно-синий костюм с белой блузкой. Вылитая мать, только моложе и еще ни разу не обращавшаяся к хирургу.

Она обняла меня так сердечно, что я испугался: в ее объятиях было что-то театральное и льстивое. Муж ее, Хенк, носил усы и походил на прямолинейного служаку-военного. Он подал мне руку — вежливо, но без эмоций.

О самой Анне говорили мало, словно стыдились обсуждать, как сильно, почти пугающе изменилась она за последние полгода, а теперь и эта, непохожая на нее тень бесшумно исчезает навсегда. Я полагал также, что дети сидели у ее постели только в последние недели, во всяком случае, слишком мало, чтобы легко справиться с чувством вины. Я не испытывал ни к кому из них симпатии, хотя Лиза старалась изо всех сил показать мне свою приязнь.

Я заметил, что Сэм обращал на своих детей едва ли не меньше внимания, чем на остальных гостей, но покорно позволил им проводить себя из комнаты, где стоял гроб, к машине. В крематории он тоже двигался, как слепой, едва переставляя ноги, опираясь на руку дочери. И почти не разговаривал. Старый человек из другого мира.

6

Пока шла служба, я стоял позади, а когда все кончилось, подошел к нему и был тронут неожиданно появившимся на его лице радостным выражением — как будто он только сейчас наконец увидел меня.

Он обнял меня и похлопал по спине, словно утешать надо было меня, а не его. Он всегда так делал.

Я почувствовал признательность за это. Его скорбь была чистосердечной. Анна не стала подарком для его старого влюбленного сердца, в отличие от Сабины, но она была ему женой: той, что сопутствовала ему в жизни, помогала управлять студией и получать Оскаров. Он любил ее, несмотря ни на что, я точно знал это. Сэм оставался преданным еврейским мужем, а Сабина была тем единственным человеком, который освещал его жизнь.