Дочь
Шрифт:
„Извини, Сэм. Война“.
Словно он был высшим существом, а не обычным человеком, как я. Или как Лиза. Моя Лиза, которую он осквернил, которую он унизил и сделал грязной. Моя несчастная предательница.
Следующая неделя была странной. Мы, все трое, старательно избегали друг друга. Я чувствовал себя невероятно одиноким.
Наконец — было около шести вечера, мы как раз отобедали — снаружи донесся шум мотора грузовика. Это могло означать только одно.
Шок был чудовищный. Думаю, никто из нас не ожидал, что это может случиться. Мы знали, как действовать в случае угрозы. Мгновенно, очень организованно,
Лиза хотела что-то сказать, я видел, что информация, которую она должна сообщить мне, буквально разрывает ее, но нарушить тишину она не смела. И стала беззвучно шевелить губами, произнося слова, которые никто не мог слышать.
„Ханс“, — прочел я по ее губам и сперва не понял, о чем она.
„Он, — продолжала она, широко раскрыв глаза и указывая пальцем вниз. — Я уверена, это он“.
Я думал о том, что это могло значить, но не мог поверить. Она указала на дверь кладовки.
„Я не могла об этом говорить“, — прочитал я по ее губам, потом она прошептала:
— Ханс говорил, что выдаст нас, если я расскажу, что он на самом деле со мной сделал. Он принудил меня, я не хотела! Он сказал, что увидит по тебе, если ты узнаешь об этом, что ты для него — открытая книга, что он экспериментирует над тобой… — Она беззвучно всхлипнула. — А теперь… Теперь он сделал это, а ведь я ничего тебе не сказала!
Она молча трясла головой, прислушиваясь к происходящему внизу, к голосу Ханса, и я понял то, во что не мог поверить. Только теперь понял все до конца.
Нас посадили в разные грузовики: мужчин — в один, женщин — в другой. Родителей Ханса тоже забрали. Я обнял маму. Лиза посмотрела на меня. Ее взгляд — последнее, что я увидел, прежде чем залезть в машину. Маму и папу я встретил в Вестерборке. Лизу я там не нашел».
«Через много, много лет, когда у меня появилось время, чтобы все обдумать, я попробовал представить себе, как Ханс — с его утонченными интересами — мог вступить в сговор с лишенным морали монстром, уничтожившим мою семью.
Мои родители так и не вернулись.
Единственное благовидное объяснение, с которым я могу жить и которое время от времени приносит мне дерьмовое, горькое успокоение, — что Ханс чувствовал себя виноватым из-за того, что он сделал с Лизой. И чувство вины вместе с ситуацией, из которой он не видел выхода, привели его к предательству.
Другими словами, внутри него ревнивый мальчишка из семьи, давшей убежище евреям, боролся с юношей, пытавшимся сломать границы собственной морали, с будущим членом нацистской партии… И мы стали жертвами этого мальчишки.
Впрочем, может быть, это слишком благожелательное описание Ханса Феддерса ван Флиита, из-за которого я попал в ад».
После войны Сэм отыскал Лизу через Красный Крест и Еврейский фонд взаимопомощи.
Несколько месяцев его посылали
из одного учреждения в другое, пока он не получил сведений о ней. Лиза, как и он, выжила. Он мог бы разыскать ее еще в Вестерборке, она тоже была там, хотя и недолго. Потом ее отправили в Равенсбрюк. То, что она вышла оттуда живой, — настоящее чудо, этот лагерь был хуже Терезиенштадта и Освенцима, вместе взятых.Лиза жила в Израиле. Сэм поехал туда, они провели вместе несколько дней в Хайфе и расстались добрыми друзьями. Первое время они даже переписывались. «Хочется надеяться, — писал Сэм, — что она до сих пор жива».
Мой звонок застал Сэма врасплох, но не разбудил его, хотя времени было полтретьего ночи. Он еще не ложился.
— Мне можно звонить в любое время, — говорил он. — Контакт с миром придает сил, делает меня энергичнее и счастливее… ( happy— одно из привычных американских словечек, которые проскальзывали в его голландском, сдобренном тяжелым американским акцентом).
— Привет, Макс, ты дома? — отозвался Сэм.
Звук его голоса, подтверждающий факт существования Сэма в реальной жизни, успокоил меня. За то время, что я читал рукопись, Сэм постепенно превратился в мифологическую фигуру. Человек, которого я знал лучше, чем собственного отца, с которым был близко знаком, — вдруг оказался персонажем из мифа. Книга отдалила его от меня, породила во мне g^eneи стыд, лишила голоса.
Я так старательно вслушивался в его голос в течение последних десяти часов, что просто не мог представить себе, что он не находился в том же состоянии, что и я.
Первое: книга должна быть издана.
— Я прочел начало. Это потрясающе… — И я рассказал ему, какое сильное впечатление произвела на меня книга.
Сэм смущенно кашлянул. Он неожиданно легко и с удовольствием принял мои лестные слова.
Это продолжалось совсем недолго — очень скоро он начал ставить условия. Его голос изменился: сперва — слабый, но ласковый, он сделался твердым голосом писателя, автора, не желающего публиковать свою книгу.
Я делал вид, что ничего не слышу. Я собирался с силами.
— Сэм, — сказал я. — Я хочу кое-что проверить. Даже если ты не хочешь издавать книгу, позволь мне кое-что узнать и проверить, как мы договорились, — просто чтобы точно знать, для истории. Для тебя самого. Для себя. Разреши мне сделать хотя бы это. Послушай. Ты не знаешь… — тут у меня вдруг пропал голос, мне не хватало воздуха, — ты не знаешь, Лиза… Лиза Штерн… Ты больше ее никогда не встречал, после Хайфы? Она не могла выйти замуж и сменить имя? Ты не знаешь, как мне ее найти?
— Господи, — сказал Сэм, — все-то ты замечаешь. Лиза? Да, я видел ее в Хайфе. Сто лет назад, в сорок седьмом, я полагаю. Когда к ней приезжал. Тогда она не была замужем, поэтому я еще думал, что, может быть… Только ничего не вышло; она изменилась, стала жесткой, невеселой. Все, что было в ней особенного и притягательного, пропало… Понятно, после того, что она пережила… что мы пережили. Она, правда, стала другой. Почему ты хочешь об этом узнать, почему о Лизе?
— Потому что все обстоятельства произошедшего с людьми, которые, может быть, еще живы, должны быть расследованы с особой тщательностью.