Дочки-мачехи
Шрифт:
– В чем дело?
Котов поднялся и, развернувшись градусов этак на сто, пристально посмотрел на разгневанную жену. То, что он поздним вечером лишний раз оторвал свою толстую задницу от дивана, выглядело из ряда вон выходящим явлением...
– В чем дело, ты спрашиваешь... В чем дело?! А в том, что тебя доят, как последнего козла! Впрочем, ты и есть козел... уставился на эту стерву! Только и думаешь, как бы ей засадить поглубже, а Свиридова засадить на подольше... этак на «пожизняк»! А тебя просто доят!
Бесспорно, козлы не являются самым лучшим дойным скотом, но Котов не разбирался в сельском
– Ты о чем? – быстро спросил он.
– Ты думаешь, что она хочет сдать Свиридова только для того, чтобы спасти свою шкуру и избавиться от долгов?
– Да, а что? – тревожно проговорил Котов. В словах пепельно-бледной Анжелы, которая, кажется, переступила грань, за которой начинает фонтанировать откровенная истерика, ему почудилось что-то зловещее.
– А то, что она, наверно, просто обнаружила «лимон», который надо было делить на четырех человек... и теперь хочет кинуть Свиридова... выключить его из числа... из числа... – Анжела задыхалась, – из числа пайщиков, как Лену и...
Тут она осеклась, очевидно, поняв, что в пылу гнева сказала лишнее.
Но Котов подскочил к жене и, схватив ее за руку так, что она вскрикнула от боли, проговорил медленно и тихо:
– Что ты сказала?
– Я... отпусти, мне больно...
– Что ты сказала про миллион и четырех пайщиков? Что ты сказала?!
Анжела попыталась было вырваться, но в пухлых пальцах Котова была немалая сила: сейчас эту хватку, думается, не сумел бы разжать даже Владимир Свиридов.
Котов буравил жену пронизывающим взглядом налившихся кровью маленьких бычьих глазок и тяжело, с присвистом, сопел, ожидая ответа.
И Анжела поняла, что если будет молчать и дальше, то от Филиппа Григорьевича можно будет ожидать что угодно.
– Я сказала, что Смоленцева хочет обмануть тебя. Вероятно, сейчас тот самый миллион, который ты заплатил за выкуп Лены, у нее. Она нашла, куда его спрятал Свиридов, и решила ни с кем не делиться. Может, он сам сказал, куда его спрятал... доверял ей... Нашел, кому доверять... – Котова попыталась было рассмеяться, но вместо этого из ее горла вырвался резкий каркающий звук, словно разодравший ей гортань.
Котов в бешенстве тряхнул жену еще раз:
– А что ты сказала про четырех пайщиков... и про Лену? А? Говори, паскуда!
Анжеле стало страшно – в таком чудовищном гневе она еще никогда не видела мужа.
– Все было не так... ты не понял...
– Каких пайщиков? – тихо и внятно проговорил он. – Ты что-то говорила о четырех пайщиках, которые должны были поделить между собой миллион. Свиридов, Смоленцева... и... ты сказала, что Лена...
Анжела перебила его – она поняла, что если сейчас не перебьет, то уже не посмеет перебить и он будет говорить до тех пор, пока не припечатает ее этими падающими как свинец тяжелыми словами...
– Я хотела сказать, что... раз так все обернулось, то ты должен знать...
– Что я должен знать?
Анжела, наконец-то, вырвала свою руку из его побелевших пальцев и, растерев онемевшее запястье, забормотала, не глядя на Филиппа Григорьевича... да и вообще не видя ничего вокруг себя из-за неистового головокружения:
– Это было... не на самом деле... Лену никто не похищал.
Она сама... сама разыграла все это... потому что ей нужны были деньги, а ты... мало давал... она сама присмотрела исполнителя, и мы... договорились, что она уедет со Свиридовым на дачу... на ту самую, на которой она... вот так... погибла...Котов молчал. И потому Анжела, боясь его реакции на свои кошмарные, губящие ее слова, продолжала выцеживать из себя жуткую правду:
– Свиридов... позвонил тебе... и... потом ты все знаешь. Никто ее не похищал... она сама хотела... А дальше... дальше я не знаю, что произошло там, в этом дачном домике. Наверно... наверно, Свиридов застрелил ее, чтобы... не знаю. Он сам обвинял меня в том, что это я... как будто я что-то насчет Лены... распорядилась... распо...
Анжела совсем запуталась в словах, ее ноги свело пароксизмом непреодолимого ужаса...
Котов продолжал молчать. Потом тряхнул массивной головой и направился к письменному столу – огромному, роскошному, необъятных размеров, метра три в длину. Сел за него, зачем-то медленно, словно с усилием, выдвинул верхний ящик, потом снова задвинул.
– Это правда? – наконец спросил он.
– Правда, – быстро ответила Анжела и сама поразилась мгновенности и четкости своего ответа.
– Значит, правда? – пробормотал Филипп Григорьевич и снова медленно выдвинул верхний ящик стола. – Значит, эта сука Ленка сама заварила кашу... а потом не расхлебала?
– Она говорила, что ты... мало даешь денег, что надо...
– То есть ты считаешь, что она, Лена, более виновна, чем ты? Так?
– Не знаю... она... да... то есть нет...
– Так отправляйся к ней обсудить этот вопрос, – спокойно и раздельно произнес Котов и вынул из верхнего ящика «вальтер» крупного калибра.
Анжела, закричав, бросилась на пол, но сухой щелчок выстрела оборвал ее голос...
– Теперь осталось только двое пайщиков. М-да... завтра на суд придется другую бабу взять. Кристинку, что ли, – глухо проговорил Кашалот, не глядя на труп жены, и снял трубку телефона, чтобы вызвать охрану.
Глава 13Неожиданный свидетель
– Я вызываю свидетельницу Смоленцеву.
Алиса встала со своего места и, высоко вскинув голову, прошла меж рядами под скрещивающимися взглядами присутствующих в зале очевидцев судебного процесса.
Она окинула быстрым взглядом зал, остановилась на Котове, который тер мясистый подбородок и, кажется, сильно нервничал, и отметила, что Анжелы с ним рядом нет.
Она поймала на себе холодный взгляд адвоката Евстафьева и затем произнесла негромким, хрипловатым, словно чуть надтреснутым голосом:
– Я хочу изменить свои показания.
При этих словах сидевший на скамье подсудимых Владимир Свиридов, бледный, небритый, с застывшим взглядом, медленно поднял голову и посмотрел на Алису взглядом, в котором высветилось искреннее изумление, если еще не перетекшее в шок потрясения, то только потому, что он еще не до конца осознал сказанное.
– То есть... как это – изменить? – пробормотал он и чуть подался вперед, словно хотел получше расслышать то, что будет говорить его жена.
При словах Смоленцевой по залу прошелестел легкий шум. Судья призвал к порядку и, обратившись к Алисе, проговорил: