Догоняя рассвет

За слепым подражанием отцу Рю не видел, как нетерпимостью своей только вредил Лирою. В заботе и чуткости брат вырос бы уверенным в себе молодым человеком, готовым взять на себя верховенство.

Человеком, несмотря на то, кем он был в самом деле.

Человеком, несмотря ни на что.

Рю сам отнял у себя последнюю надежду, и все, что теперь осталось, — признать перед братом вину. Объясниться с Лироем, рассказать, что был движим жестоким примером. Попросить прощения за свою невнимательность, если мог быть прощен человек, причинивший боль и страдание своей одержимостью правилами.

В коридоре дворца Рю встретил Джосет и, намеренный как можно скорей прекратить с братом взаимные распри, окликнул ее:

— Не видела Лироя?

— Можешь его не ждать, сегодня же Ночь греха и пламени.

Город гудел новостью о последнем убийстве и готовился к гулянию с размахом, — в этом странном противоречии не было ничего, что удивило бы Рю — жителя Иристэда. Лирой не пропустит праздник и, как верно подметил Клайд, давно способен защитить себя сам в случае беды. «Пусть гуляет, — решил Рю, — ни к чему отравлять веселье непростым разговором». Но завтра разговор обязательно состоится, дав начало разрешению их разногласий.

Погруженный в задумчивость, он не заметил, как ноги привели его в библиотеку — убежище Изабель. В помещении стоял запах бумажной пыли, ряды тусклых корешков на открытых книжных полках уходили под высокий потолок и сужали без того удушающее затхлостью пространство. Рю приблизился к рабочему столу, заваленному кипами исписанных листов, и не постеснялся взять страницу рукописи Изабель. По мере того, как читал, все больше впадал в мрачное настроение.

Красивыми словами и возвышенным слогом Изабель излагала события, в которых Рю предстал героем, внушающим восхищение. Старший Моретт — отважный лидер «Алой стали» нес знамя победы, взбираясь на гору из демонских трупов, будучи омытым кровью врага. Подвиг, достойный восхищения. Воин, достойный высшей награды.

Рю сдвинул брови, осознавая, как ему хотелось бы, чтобы история Изабель имела хоть что-то общее с действительностью, а серебрившая его темные волосы проседь не напоминала о слабости, которую он находил в детском страхе.

Кто-то легонько прикоснулся к его плечу, и Рю обернулся.

— Бороду отпустил? Мне нравится.

За ним стояла Изабель, заглядывая в строки, начертанные ее рукой.

— Ты, правда, видишь меня таким? — он бросил на девушку глубокий вопрошающий взгляд и, столкнувшись с янтарными блеском глаз, внутренне сжался от волнительного чувства.

— Таким должны видеть тебя потомки, чтобы вдохновляться примером, — Изабель прислонилась спиной к столу.

— Потомки?

— Когда-нибудь ты ведь остепенишься, — дерзко усмехнулась она, сложив руки на груди.

Признаться, к своим годам Рю все еще не задумывался о потомстве. То, что Изабель подняла эту тему, отозвалось в нем смущением. Он не знал, как понимать ее лукавую улыбку, и страшно боялся растолковать неверно.

Рю вновь опустил глаза в листы, чтобы не выдать оторопи, вызванной словами девушки.

— Считаешь, ложь оправдает твои ожидания?

— В творчестве нет правды или лжи, — с уверенностью возразила ему Изабель. — Мое творчество рассказывает миру о подвиге «стали» и его главы. Верить или нет — выбор, который стоит уже не передо мной. Я не против правды, факты я собираю так же, но не вижу ничего плохого в том, чтобы ради замысла приукрасить действительность.

Решительность суждений Изабель убедила Рю в том, что она целиком отдавала отчет идеализации настоящего положения дел, а ложь ее не была подлой.

Отец хотел бы такой громкой славы. Но чего хотел сам Рю?

— Что-то еще? — девушка приподняла подбородок, не отводя от Рю внимательного взгляда.

Да, много чего еще он желал сказать Изабель, но робость, причастная к его любви, помешала заговорить открыто, и вместо тысячи слов, томившихся в его душе, Рю проронил лишь:

— Нет, ничего.

И стыдливо пряча глаза, покинул библиотеку, не дав Изабель шанса окликнуть его.

* * *

За окнами дворца Мореттов сгустился лиловый сумрак, кутая зеленые окрестности тьмой. В комнате, чуть озаренной скучным синеватым светом, Амари следила за надвигающейся с севера огромной тучей не в силах до конца осознать серьезность борьбы, в которую вступила баловства ради.

Она признала мощь врага, и это отнюдь не воодушевляло.

Амари повидала всякой жестокости и не страдала неуверенностью в себе, в мировоззрении, в завтрашнем дне, но прибытие в Иристэд словно выбило твердь из-под ног, заставив сомневаться в привитых воспитанием убеждениях.

И в реальности всего, что Амари знала прежде.

В ее королевстве — Балисарде, граничащем с Аклэртоном на западе, вампиры витали лишь ничем не подтвержденными слухами. Должно быть, именно там чудовища выбрали устройство жизни, позволившее свести свое существование к сказкам, но оттого Амари никогда не приходилось вписывать вампиров в рамки действительности. Здесь, в Иристэде, о них говорили как о весьма заурядном явлении, не помешавшем даже Ночи греха и пламени, однако, складывалось впечатление, что только Иристэд на целом континенте знал о черной тени зла, что вилась над человечеством призрачной вуалью.

Величественный и масштабный Аклэртон упускал из внимания спрятанный в скалах Иристэд — город, торгующий весьма недурными сырами и вином. Город, застывший в праздном веселье. Вероятно, жизнь Иристэда, протекающая своим чередом, не обременяла заботой императора, как и истории о демонах, а потому меры предосторожности не предпринимались. Не было государственных организаций, подобных «Алой стали», а значит, проблема вампиризма в Аклэртоне не стояла так же, как и в Балисарде.

В сущности Аклэртон, действительно, мало чем отличался от Балисарды: один язык, одна вера во Всевышнего, одни и те же правила, одни и те же кровопролитные войны династий. Но к этому имели место быть и расхождения, ведь речь о государствах, поднявшихся на разных исторических перипетиях. К примеру, Амари заметила, что мужчины юго-западной части империи выдавались более суровыми, резкими лицами и не менее ожесточенными характерами, в то время как в Балисарде мужчины были смазливы и привлекательны, будто принцы из дамских романов. Впрочем, такими их и воспитывали — принцами — томными, гордыми, обладателями благородных манер и изящности в движениях. Люди Балисарды в целом больше стремились к красивым титулам и роскоши, пока имперцы неодобрительно смотрели на титулованных и богатых.

Помимо прочего, в Аклэртоне говорили иначе — звонко, четко, как если бы каждая фраза содержала военный приказ. Произношение Амари определенным образом было лишено певучего балисардского акцента, но эта способность втереться в доверие имперцев, не привлекая внимания речью, стала достоинством, делавшей Амари ценнее других приверженцев ее тайного ремесла.

Поэтому она оказалась в Иристэде и теперь, находясь во дворце Мореттов, смятенно металась от одной мысли к другой, растеряв былую убежденность в реальности и даже в правоте своего дела.

Иристэд и Моретты открыли глаза на многие вещи. К тому же судьба дала Клайда — духовного наставника, указавшего путь в мир, насыщенный вкусом полноты жизни, попробовать который Амари пока остерегалась в силу возложенных на нее обязанностей.

Клайд…

Пастор был очень хорош собой, рассудителен и благороден. Его умные серые глаза врезались в память, наполняя сердце каким-то неизвестным до этого трепетом. Амари не имела права требовать от Клайда любви, потому что сама не могла обещать чистой и безмерной любви в ответ. Все, что она могла дать взамен, если пастор поступится принципами, — мимолетную романтическую интригу. Цену, несоизмеримую его жертве.