Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

С усилением розыска традиционные доказательства стали претерпевать изменения: их употребление все более подчинялось настоятельным потребностям государства в устранении самых опасных угроз, а потому даже традиционные формы доказательств подвергались модификации. Наиболее ярко это проявилось в институте свидетельствования. Начиная с Судебника 1550 года и даже еще ранее стал употребляться в уголовных процессах в качестве доказательства обыск — свидетельство многолюдное. Самое требование многолюдства уже ясно указывает на присутствие в нем зарождавшегося нового государственного взгляда на послушество [211] . Обыск — это совершенно новый вид допроса, который практикуется в розыске, то есть следственном процессе, главной чертой которого является свободное исследование государственным чиновником признаков преступления и убеждение судьи в виновности обвиняемого. По словам В. Сергеевича, обыск являлся, наряду с пыткой, средством сыска, то есть следственного процесса, который может и даже должен начинаться ех officio государственными органами, которые для этой целей были созданы [212] . Закон стал придавать ему полную доказательную силу в делах, имевших государственный интерес. По делам частным многолюдное свидетельство имело одинаковое значение со свидетельством немноголюдным, как видно и из дополнительного Указа к Судебнику 1556 года (августа 21). Только этим указом оно, наравне с некоторыми иными видами свидетельства, было решительно выделено из простого послушества, причем были обозначены его отличительные признаки как обыска [213] .

211

См.: Демченко В. О показаниях свидетелей, как доказательстве по делам судебным, по русскому праву до Петра Великого. — С. 60–61.

212

По определению В. Сергеевича, обыск есть допрос местных жителей или вообще о том, кто у них на посаде или в уезде разбоем занимается, лихим людям притон дает, разбойную рухлядь от них покупает, или в частности о том, что они знают об известном лице, подозреваемом в разбое.

См.: Сергеевич В. Лекции и исследования по древней истории русского права. — 4-е изд. — СПб., 1910. — С. 619.

213

Наиболее характерной чертой этой разыскной разновидности свидетельства являлось то, что сила его, с одной стороны, не основывалась на воле сторон, а с другой стороны, не зависела от убеждения суда в его справедливости, не подлежала опровержению противника В случаях, где требовалось это доказательство, оно само по себе окончательно решало о существовании факта, для подтверждения которого требовалось.

См.: Демченко В. О показаниях свидетелей, как доказательстве по делам судебным, по русскому праву до Петра Великого. — С. 62.

В.Д. Спасович отмечал: «Между большим или обвинительным жюри и нашим повальным обыском есть поразительные черты сходства» [214] . А.Е. Леднев пишет: «В повальном обыске свидетелями репутации обыскиваемого выступают не его друзья, не помощники, не сторонники, а целая община. Явление такого рода известно было и на Западе. В Англии приглашались к обличению все жители деревни. Но там аналог нашего обыскного учреждения превратился в суд присяжных. Вместо опросов всех членов общины в Англии стали привлекать к делам, в качестве доказательств, 12 человек присяжных. Наши обыскные люди и английские присяжные пришли на смену старых доказательств — поединка и ордалий, вера в которые начинает исчезать. В Англии присяжные из свидетельствующих превратились в судей. У нас такого не произошло» [215] .

214

Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств. В связи с судоустройством и судопроизводством. — СПб., 1861. — С. 22.

215

Леднев А.Е. Показания свидетеля как уголовно-процессуальное доказательство: Дис… канд. юрид. наук. — Н. Новгород, 2006. — С. 43.

В дальнейшем назначение повального обыска менялось, пока он не преобразовался из экстраординарной формы института свидетельства в обыск в современном смысле слова. В Кратком изображении процессов он стал единственно способом удостоверения репутации, но не фактов. Впрочем, повальный обыск как самостоятельное следственное действие сохранился до середины XIX века [216] . На наш взгляд, для доказательственного права России повальный обыск весьма характерен: его соборность, общинность, с одной стороны, и активность государственных, разыскных органов, стремящихся выявить общую правду не через состязание, а посредством одностороннего исследования, с другой, являются ярким примером сущности следственного типа доказывания. Эта парадигма, нельзя не признать, сохранилась до наших дней.

216

Согласно статьи 339 Свода законов (т. 15 ч. 2) «повальный обыск о поведении подсудимого не приемлется совершенным доказательством учиненного преступления, но служит только подкреплением других доказательств».

Не менее поучительна и история очной ставки. «Ставить с очей на очи» стало актуальным средством защиты от ложного доноса еще в XVI веке [217] . В розыске очная ставка стала составной частью «роспроса» и зачастую сопровождалась пыткой. Характерно, что очная ставка не стала перекрестным допросом, который в английском процессе превратился в стержень судебного следствия.

Как и во всех европейских странах, в России был период господства системы формальных доказательств. Эта система начала формироваться с XVI века (и даже раньше), когда некоторым доказательствам стала придаваться заранее решающая сила. Кроме повального обыска [218] , совершенными доказательствами признавалась «обчая правда», то есть свидетели, на которых делалась общая ссылка, как со стороны истца, так и со стороны ответчика [219] , и другие. Формальные ограничения, накладываемые на юридическое доказательство, являлись способом регулирования, внутренне присущим абсолютной власти и исключающим знание [220] . «Вся эта искусная и, в свое время весьма, полезная система доказательств направлена к стеснению произвола судей, к ограничению злоупотребления пыткою, но именно поэтому она предполагает пытку; пытка ее главный нерв, без пытки она немыслима» [221] .

217

К крестоцеловальной записи Василия Ивановича Шуйского: «Да и доводов ложных мне великому государю не слушати, а сыскивати всякими сыска накрепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное христианство безвинно не гибли».

Тельберг Г.Г. Очерки политического суда и политических преступлений в Московском государстве 17 века // Ученые записки Московского университета. Отдел юридический. — 1913. — Вып. 39. — С. 43.

218

Полная доказательная сила была присвоена Указом 21 августа 1556 года, во-первых, свидетельству многолюдному или обыску; во-вторых, свидетельству боярина или дьяка, или приказного человека.

219

См.: Ланге Н. Древнее русское уголовное судопроизводство (14, 15, 16 и половины 17 веков). — С. 197.

220

См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. — М., 1999. — С. 57.

221

Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств. В связи с судоустройством и судопроизводством. — С. 25.

Очевидно, что в сколько-нибудь развитом виде система формальных доказательств требует теоретический фундамент в виде логики. У нас ввиду неразвитости наук формальная система доказательств была создана в виде, далеком от завершенности, характерной для ее европейских аналогов. Тем не менее, на наш взгляд, далеко не случайно то, что именно во времена формирования формальной системы доказательств появился первый прообраз теоретического понятия доказательств и доказывания. Первая разработка понятия доказательства появилась в первой русской Риторике (1620 г.). Приведем несколько положений из книги первой, в которых давались базовые представления о доказательствах и доказывании: (82) Что есть правильный разбор дела? Правильным разбором дела является умозаключение или доказательство, происходящее из надежды на получение пользы (то есть идущее от выяснения корыстных намерений судящихся); (85) Что есть сила или крепость? — Знамена являются событиями или уликами некоего судебного дела, то есть совершенными действиями, которые разбираются простым домыслом без науки; (87) Сколько существует видов знамен (доказательств, доводов)? — Два вида: первые — предыдущие, которые как бы являются причиной дела (например, ненависть — признак брани, а клевета — признак ненависти); вторые — последующие, которые как бы являются следствием совершения вещей или дела, например, убежал оттого, что побледнел, а побледнел оттого, что застыдился; (88) Какие места окружают обстоятельства дела? — Время, место, орудие, сила, способ (образ?) приготовление (подготовка?). Эти места, окружающие дело, называются общими; (125) Доказательства и опровержения берутся и следуют от материи, то есть самих законов с тем, чтобы разумно соответствовали или возражали, чтобы были обсуждены обстоятельства, которыми широко пользуются в доказательствах, и чтобы к самим делам были правильно приобщены; (134) Откуда следуют правильные рассуждения и умозаключения? — Доказательства следуют> от диалектических мест, от дела <причины>, от целого, от рода или от общих мест, которые много значат в этом постановлении [222] .

222

См.: Аннушкин В.И. Первая русская риторика XVII в. Текст. Перевод. Исследование. — М., 1999.-С. 111–112, 118, 120, 121.

И хотя мы видим, что теория доказательств стала элементом образования в виде риторики, для законодательства это, кажется, осталось незамеченным, видимо, особой потребности в разработке юридического учения о доказательствах тоже не было. Возможно, наша интеллектуальная элита не осознавала важности данной проблемы. Даже М.В. Ломоносов не предусмотрел судебную речь в качестве предмета риторики и не исследовал судебную аргументацию. Соответственно какие-либо теоретические построения по поводу доказывания и доказательств, бывшие в употреблении у преподавателей риторики, философии, в сфере уголовного судопроизводства отсутствовали вплоть до середины XIX века [223] .

223

Для сравнения: в Англии в XVIII веке уже была создана национальная теория судебных доказательств.

Утилитарно-прикладной аспект использования доказательств достаточно последовательно разрабатывался в формате, удобном монархической власти, чего нельзя сказать о развитии теории доказательств. Получалось так, что мы заимствовали в этом плане европейский правовой опыт, не пережив его естественным путем сами. Самым ярким подтверждением тому является петровское законодательство. Хотя до него было Соборное уложение 1649 года, где идея совершенных и несовершенных доказательств вполне четко проводилась [224] . Следующие значимые для доказательственного права события, основными из которых были «Краткое изображение процессов или судебных тяжб» (от 30 марта 1716 г.), Наказ Екатерины Комиссии 1767 года 30 июля, развивали черты формализма в доказательственном праве. Хотя были закреплены (во многом декларативно) некоторые принципы состязательного правосудия [225] .

224

Впервые в категоричной форме закреплялся запрет на слух (ст. 172 Уложения 1649 г.). Общая ссылка стала опровержимой, то есть ее сила не абсолютна для суда и стороны. Сторона должна сама опровергнуть общую ссылку, доказав ее ложность. Уложением детально регламентировалось проведение очной ставки. Кстати, очная ставка между истцами и ответчика была временно отменена Указом 1697 года. Обоснование отмены очной ставки содержится в преамбуле к данному Указу: необходимо бороться со злоупотреблениями процессуальными правами со стороны тяжущихся. Однако вскоре очная ставка была восстановлена.

225

Так, согласно Наказу Екатерины судам надлежало исходить из предпочтения общего права человека — считаться невиновным. «Одного свидетеля не довольно для того, что когда обвиняемый отрицается от того, что утверждает один свидетель, то нет тут ничего известного, и право, всякому принадлежащее, верить ему, что он прав, в таком случае перевешивает на сторону обвиняемого» (ст. 189). Еще одно правило для оценки силы свидетельских показаний состояло в том, что сила свидетельского показания в пользу обвиняемого уменьшается тем более, чем более увеличивается тяжесть инкриминируемого обвиняемому деяния или невероятность им совершенного. Это указание было прямо направлено против юридической презумпции «чем тяжелее преступление, тем достовернее показание свидетеля» или иначе «в самых жестоких преступлениях (то есть наименее возможных) самое поверхностное предположение достаточно, и позволяет судье действовать вне законных пределов». В статье 190 Наказа, напротив, говорилось: «Имоверность свидетеля тем меньше есть силы, чем преступление тяжчае и обстоятельства менее вероятны. Правило сие также употребить можно при обвинениях в волшебстве, или в действиях безо всякой причины».

По данному поводу Зарудный отмечает: «Вообще при исследовании силы доказательств надлежит наблюдать, что чем более тяжко обвинение, тем сильнее должны быть и доказательства. В первом случае вероятность предполагает ложное показание многих свидетелей, чем преступление одного обвиняемого: ибо легче думать, что несколько человек поддаются обману невежества или преследованию по злобе, чем предположить, что человек пользуется такою властью, которой Бог никому не предоставил или же отнял у всякого существа. Равномерно и в последнем случае: ибо жестокость человека берет свое начало только в личной выгоде, страхе или ненависти… Равномерно достоверность свидетеля иногда уменьшается, когда он состоит членом какого-либо частного общества, правила и обычаи коего или мало известны, или же находятся в разноречии с общею жизнью: такой человек находится под влиянием не только своих собственных, но и чужих страстей. Наконец, достоверность свидетеля почти ничтожна, когда речь идет о словах, вменяемых в преступление: ибо звук голоса, движения говорящего, все что предшествует и следует за выражением различных мыслей, коим придается то или другое значение, так изменяют суть всего сказанного, что почти невозможно повторить буквально то, что именно было сказано. Далее, насильственные и необычайные действия, каковы действительные преступления, оставляют за собою следы во множестве обстоятельств и последствий, из них истекающих; чем более этих следов — тем более у обвиняемого средств для защиты: но слова остаются только в памяти большею частью неверной и, весьма часто, в подкупной памяти человека, слышавшего слова, называемые преступлением. Поэтому гораздо легче оклеветать в произнесении слов, чем в совершении действий».

Зарудный С. Беккария о преступлениях и наказаниях в сравнении с главою 10-ю Наказа Екатерины и современными русскими законами. — С. 97.

Окончательный, систематизированный вид формальное учение об оценке силы доказательств получило в Своде законов Российской империи (кн. 2 т. 15) [226] . Так, в соответствии со статьей 328 Свода законов свидетельство медицинских чиновников принималось совершенным доказательством, когда это свидетельство было учинено на законном основании, содержит ясное и положительное удостоверение об освидетельствованном предмете и не противоречит достоверным обстоятельствам дела.

226

Интересно отметить, что некоторые его положения, дававшие руководство к оценке доказательств, сохраняли силу и после принятия Устава уголовного судопроизводства, формально покончившего с системой формальных доказательств.

По смыслу данной статьи медицинский чиновник не был судьей научных фактов. Его показание оценивалось в системе других доказательств. И вывод о придании ему веса совершенного доказательства делался судьей по своему внутреннему убеждению с учетом всех обстоятельств дела.

Статья 329 Свода законов гласила, что свидетельство двух (1) достоверных (2) свидетелей, не отведенных подсудимым (3) и совершенно согласных (4) в своих показаниях, составляет совершенное доказательство, если против оного не будет представлено подсудимым достаточных опровержений (5).

Никто не может быть осужден без точных доказательств или явных улик в преступлении (ст. 304 Свода законов). Чем более тяжко обвинение, тем сильнее должны быть и доказательства (ст. 310). «Улики или признаки в совершении преступления сами по себе не составляют совершенного доказательства. Но сила их увеличивается, во-первых, когда многие признаки соединятся вместе; во-вторых, когда подсудимый не представит на них никакого уважительного опровержения» (ст. 341).

Были, наконец, созданы первые элементарные определения доказательств. Например, «совершенное формальное доказательство» — это неопровержимая легальная презумпция, с необходимостью приводившая к осуждению. Косвенная улика — это легальный знак.

Требуется система примет, признаков, улик для обоснования предположения о виновности подсудимого. Выстраивание цепи косвенных доказательств предполагает использование определенных общих правил — презумпций [227] . Кроме того, любая улика является придатком к общему правилу, лишь будучи соединены презумпциями в совокупность, они превращаются в юридическое доказательство.

А. Жиряев отмечал: «Улики, то есть обстоятельства, которыми, как своими спутниками, обыкновенно окружает себя преступление, или же вообще какое бы то ни было данное, составляющее предмет уголовного исследования, разнообразны» [228] . Он считал, что «улики то и имеют в себе характеристического, что указывают собою на что-либо другое, вне их находящееся; они — знак». И далее указывал на умственное предположение связи между уликой и доказываемым обстоятельством, которое делает судья. Природа этой предположительной, мысленно принимаемой связи, по его мнению, другая, чем у гражданско-правовых презумпций, а именно или необходимая, или обыкновенная. Очевидно, это можно считать первым научным определением уголовно-процессуального доказательства в российской литературе [229] .

227

См.: Жиряев А. Теория улик. — Дерпт, 1855. — С. 36, 37.

228

Там же. — С. 43.

229

См. там же.